Ага. Лежу я в телеге, причём телега какая-то непонятная. Самодельная какая-то. Кузов сделан из ошкуренных берёзовых жердин, сквозь солому видно крепление – на деревянных нагелях. Итти-то их в рыло! Я, чтобы вы знали, по рождению и воспитанию деревенский, а вот таких удивительных телег, созданных почти без использования железа, не видывал за всю свою жизнь!
Вот и голоса послышались, да какие-то неласковые:
— Он там ворочается, что ли?
— Поглядите, Прокопий Семёнович, и верно, зашевелился наш вахлак! Я-то грешным делом подумал, что вы его насмерть приголубили своей тростью, — с лакейски-почтительными интонациями произнёс первый голос, а второй зарычал:
— Вот и жаль, что он не сдох, паскуда! Как он мне по яйцам врезал! Думал помру от боли, — и уже в крик. — Дай-ка я его добью, подлеца!
— Никак не можно, Прокопий Семёнович! Ён хоть и ублюдок, но его сам его высокоблагородие исправник[3] лично знают. Поучили вы его и довольно, а в солдатчине-то его и убьют. Не турки застрелят, так унтера замордуют – с евонным-то карахтером.
— Ну ладно. Дай я ему напоследок пару ласковых скажу.
— Токи не бейте, Прокопий Семёнович! И вам лишнего греха не надо, и мне на каторгу вовсе не хочется.
Раздался топот, грубая рука схватила меня за волосы и резко рванула вверх. Тут я увидел человека, который меня поднял: злобную рожу в криво сидящем парике и фигуру по пояс в чём-то напоминающем мундир эпохи Петра Первого или около того времени.
— Ну что, Юрка, довелось нам ещё раз перекинуться словечком, а? Не хочешь предерзко ответить?
Я, может быть, и хотел бы послать подальше урода в парике, да рот был заткнут какой-то тряпкой. Ладно, выскажу позже. А ещё лучше – без лишних слов отрихтую морду уроду.
— Ну, молчи-молчи, сволочь, а я тебя ещё поучу!
В воздух взмыла рука с тростью, но неожиданно на ней повис невысокий человечек в старинном тёмно-синем мундире с красными обшлагами на рукавах и странном подобии парика, сооруженного явно из пакли:
— Ой, не бейте его, Прокопий Семёнович, мне же отвечать за сие действо! Ён и так издохнет в солдатчине-то!
— Ладно, Авдей, будь по-твоему. Вези курвеца, и не дай божок он у тебя вдруг сбежит – шкуру с тебя спущу и солью присыплю, — и злобный мужик в мундире с силой швырнул меня лицом в телегу, но солома удачно смягчила удар.
— Не сбежит, Прокопий Семёнович, не сбежит. Я за им сам лично в оба глаза буду смотреть! — горячо затвердил мужичок в синем мундире оттаскивая своего… уж и не придумалось как его назвать: подельника? бандитского пахана? подальше.
— Трогай! — раздалась команда, и тележные колёса заскрипели. Позади раздались нестройные шаги никак не менее десятка человек. Мужичок в синем мундире вскоре показался рядом, теперь он восседал на малорослой саврасой кобылке. Я прокрутил в голове услышанное и сумел вычленить имя мужика: Авдей.
Надо осмотреться, определить кто я и что со мной, прикинуть имеющиеся возможности. Начал с элементарного: повернулся на бок, и через невысокий борт телеги увидел, что за моим экипажем движется с десяток молодых мужиков в старинных одеждах: совсем как на иллюстрациях к произведениям о крепостных крестьянах. Мужики, кстати, выглядели испуганными. Ещё бы: на их глазах только что чуть не произошло смертоубийство. Тем временем телега спустилась с пригорка к речке и загрохотала по деревянному мосту.
Чёрт, как же всё похоже на нашу Ольшанку, только река полноводная, на месте этого моста насыпная дамба, справа от которой заросший сорными кустами овраг, а слева умерший пруд, давно превратившийся в гнилое болото.
— Поворачивай к большаку! — скомандовал Авдей.
Телега повернула налево и пошла на подъём по полевой дороге. Да, здесь, где сейчас растут несколько роскошных дубов, в моё время стояло кирпичное здание под шиферной крышей, в котором располагался сельсовет и клуб. Проехали дальше. Теперь справа и слева виднелась поросли зерновых, на мой взгляд, довольно низкорослые и тощенькие. Поднялись повыше, к широкой укатанной дороге без покрытия, и повернули направо. С возвышенности мне стало видно село, из которого мы выехали: оно располагалось в неглубокой долине, по берегам небольшой речки, Ольшанки. Я мог бы поклясться чем угодно, что это моя родная Ольшанка, кабы не вид домов: никакого кирпича, шифера и стекла. Убогие деревянные дома под соломенными крышами. Впрочем, я погорячился: деревянные дома это те, что побогаче, а большинство наоборот имело вид мазанок, тоже под соломой или камышом, но опрятных, беленых, а окна – вообще размером в пару ладоней, заделанные чем-то непрозрачным на вид. Зато были узоры, намалёванные красной и зелёной краской вокруг окон. Ещё деталь: в Ольшанке, из которой я сюда попал, заборы шиферные, деревянные или из профлиста – это у тех, кто позажиточнее. Здесь же в наличии только плетни. И ещё деталь: чёрного клёна, он же клён калифорнийский, совсем не видать. Это, конечно же, в плюс. Не завезли ещё древесный сорняк. Да, а вот и церковь. В Верхней Ольшанке моего времени церкви не было – её спалил по пьяной неосторожности поп в конце восьмидесятых годов, перед самой перестройкой.
3
Исправник – выборная должность в структуре уездного управления. На эту должность местным дворянством из своих рядов выбирался соискатель, который назывался капитан (земский капитан). В случае одобрения губернатором он утверждался в должности земского исправника на три года.