Офицеры, как ни странно, пришли: командир роты штабс-капитан Ливин и его субалтерны,[13] мои ученики, подпоручик Плахин Ефим Протасович и прапорщик Егоров Анисий Макарович. Прибыли и унтера: фельдфебель Брюхатов Потап Потапович, мой старый знакомый Пошибов Иван Ивановичи ещё пять малознакомых унтеров. Те своё место знали, сидели на своём конце, молча поедая мясо и стакан за стаканом заливая в себя вино.
На офицерском краю стола было не в пример веселее: сначала меня поздравили, причём у каждого из офицеров и старших унтеров нашлось для меня доброе слово.
— Юрий, я даже не уверен, а точно знаю, что через короткое время получишь ты свой первый офицерский чин, — поднял стакан Ливин. — Давайте, други, выпьем за высокий карьер нашего друга!
Выпили, и не раз, а когда верхние пуговицы мундиров расстегнулись, Ливин попросил:
— Юрий, спой нам, как ты умеешь. Что-то душевное!
Явзял свою мандолину, пробежал пальцами по струнам:
— Что именно желаете услышать, государи мои?
— Давай «Калину красную»
Играю вступление, потом с Ливиным и Пошибовым дружно заводим:
Песню мы пели часто, она уже ушла в здешний народ, и в нашем застолье её подпевали как офицеры, так и младшие унтера. Допели, вздохнули, приняли на донышке стакана, а там я без указания завёл другую полюбившуюся Ливину песню:
— Батюшка мой, царствие ему небесное, лошадником был, — смахнув слезу поясняет Ливин. — Конный завод содержал, нас, своих сыновей, к делу приучал. И был в его табуне жеребчик, совсем как в Юриной песне – если смотреть утром издалека – красный как знамя турецкого полка, а грива – как расплавленное золото, так и играет! Рудым его звали. Злой, в общении строгий, а вот детей любил, позволял на себе кататься, даже и без седла и без сбруи. Подойду, бывало, угощу его хлебушком. Ржаной хлебушек любил жеребчик, да. А то яблочки порежешь на четыре части, целые-то яблоки коню давать нельзя – может подавиться. Скушает Рудый угощение, аккуратный он был, бережно с руки брал угощение, а после того и опустится на колени, чтобы мальцу было удобно взбираться. За гриву хвататься не разрешал. Если кто за гриву хватался, так Рудый его зубами за штанину со спины стягивал, и бережно так на землю опускал.
— А как же им управляли? — спросил Пошибов.
— А так: хлопнешь его по шее справа, он и повернёт направо. А по левой – так налево. Сожмёшь коленки, и Рудый остановится.
— Умный какой!
— А то! Лучший был производитель у батюшки. И погиб геройски. Той зимой снега навалило немерено, морозы стояли страшные, вот волки от бескормицы отважились напасть на конюшню. С одной стороны сугроб под крышу намело, вот они солому на крыше разгребли и внутрь пролезли. Так Рудый загородку в своём стойле сломал и бросился на помощь кобылкам. Там в стойлах пять кобылок было с жеребятами, вот он и бросился деток-то защищать. Пока конюхи и сторожа прибежали, Рудый троих волков упокоил, да ещё сколько-то покалечил. Но сам не уберёгся: прокусили ему волки главную жилу на бедре, вот он и истёк кровью.
Ливин вздохнул и продолжил:
— А вспоминается всегда по-хорошему, по-доброму, прямо как в Юриной песне: «По земле копытом бьёт, тишину из речки пьёт».
Как интересно, подумал я. Но почему Ливин не пошел в кавалерию?
Однако вопроса задавать не стал, поскольку тут можно нарваться на чужую тайну, причём тайну не слишком приятную, а то и опасную.
Пили, пели, немного потанцевали, а когда наступила ночь, степенно разошлись. Офицеры и унтера по своим квартирам, а я на свою кровать в казарме. Надо бы озаботиться квартирой, но откровенно говоря, не хотелось: деревенские избы этого времени совершенно лишены привычных мне удобств, вроде деревянного пола, застеклённых окон и отдельных спальных комнат. А уж о тёплом туалете и душе даже не приходилось мечтать. Лучше я всё это устрою в казарме. Нужно только придумать как сделать унитаз с сифоном, а куда вывести канализацию я уже сообразил.
13
Субалтерн – в некоторых армиях, в том числе и в армии Российской империи, общее название военнослужащих, состоящих на должностях младших офицеров роты, эскадрона, или батареи – то есть всех обер-офицеров.