— Примерно так же и думаю. Твой случай был, Пал Палыч, не гневи бога. Ты и чина не потерял, и вообще жив остался. А что из кавалергардов попал сюда, так ведь и выбраться сумеешь, когда с умом к делу подойдёшь!
— И то верно, Степан Осипович. Благодарение господу за его милости к грешным чадам своим, — кивнул Ливин, а Рохлин продолжил свою мысль:
— Я о другом мыслю. Нам следует как положено снарядить Булгакова, неровён час, пострадает за нарушение формы одежды. Что думаешь? Ты лучше знаешь тамошние порядки.
— Что думаю, что думаю… Думаю, что у Юры есть отличный мундир, у хорошего портного строил, и сукно и прибор на нём, всё высшего сорту. Туда он должен явиться унтером, поскольку указа о производстве в чин в собственных руках не держал. А вот как только получит на руки бумаги, он обязан тут же облачиться в знаки своего нового состояния.
— Где ж их взять? — вздохнул я. — Это в городе хорошо. Зашел в лавку, да и приобрёл то, что нужно, а здесь…
— Не волнуйся, Юрий, — покровительственно усмехнулся Рохлин. — Есть у меня горжеты. Я, брат, все свои горжеты храню. Мечтаю, что как в отставку уйду, на стену, на бархатный подклад повешу, в резную рамку. Дам я тебе горжет. А где же взять остальное?
— У меня имеется. — помаячил ладонью Ливин. — И шарф дам, и висюльки, и шляпу дам с офицерским плюмажем.
— А шпагу я дам свою, она у меня удачная, не раз вызволяла из затруднительных положений.
Глава 5
Как раз в это время, в кабинете императрицы происходил небезынтересный разговор. Екатерина удобно расположилась на оттоманке и по ягодке вкушала изюм. Потёмкин сидел за небольшим столиком, и перебирал бумаги, только что доставленные ему секретарём. Напротив Екатерины в креслах сидели цесаревич и его жена, Наталья Алексеевна. Молодую чету не столь часто приглашали в кабинет императрицы, и вообще Екатерина старалась держать наследника, что называется, «в чёрном теле», поскольку передавать ему престол она не собиралась. Павел может и хотел бы царствовать, но не видел ни малейшей возможности сделать это. В общем, внутри августейшего семейства шла холодная война, но приличия соблюдать всё же требовалось, вот Екатерина иногда и беседовала с «тяжёлым наследством», как она именовала сына. Сейчас ей пришла в голову идея, что если отселить от себя нелюбимого сына и его слишком амбициозную жену, то станет несравненно легче. Впрочем, в качестве утешения можно сунуть мальчишке в руки какую-нибудь игрушку, и пусть забавляется.
— Что ты думаешь о певунах из городового полка?
— Пели солдатики весьма недурно, а новоиспечённый поручик и вовсе показался молодцом, — осторожно ответил Павел. — Надо будет навести справки о нём.
— С вашего позволения у меня имеются кое-какие сведения об этом молодом человеке, — тактично вклинился в разговор Потёмкин.
— Откуда, Григорий Александрович?
— Помните, я давеча спросил у него об одежде?
— Да, помню.
— Я вспомнил, что ко мне приходило письмо предводителя дворянства Обоянского уезда с подписями более десятка дворян. В сем письме говорилось, что сын отставного ротмистра, после смерти оного был сдан в рекруты и назначен в городовой полк, именно в этот, где мы были. Ещё при отправлении из Обояни рекрут, его имя Юрий Сергеевич Булгаков, отличился. Он построил для себя и своих сотоварищей числом в тринадцать человек мундиры и полный комплект амуниции и принялся муштровать их. Показательные экзерциции сего отделения произвели на провожающих самое благоприятное впечатление. Более того: рекрут предложил две новины, а именно заплечный мешок, весьма удобный и дешёвый. А сверх того, плащ-палатку, коей можно укрываться от непогоды используя как плащ, а во время стоянки спать под оной, превратив оную в палатку. Также плащ-палатка пригодна для употребления в качестве носилок для переноски раненых или вещевого имущества на марше. Я дал указание проверить присланные мне две плащ-палатки, и нашел, что оные будут весьма полезны для нашей армии.
— Как интересно, — сказала Екатерина. — Когда молодой человек явится за указом, побеседуй с ним, если его новины действительно хороши, то награди.
— Слушаюсь, матушка.
— Однако я хотела поговорить с тобой, Павел. Увидела я, как твои глаза загорелись при виде столь бравых солдат. Скажи откровенно, не желаешь ли ты поупражняться в командовании войском?
Павел ни о чём подобном и не помышлял, однако жизнь приучила его не спорить с матушкой.
— Подобно юному Петру Алексеевичу? Пожалуй, было бы недурно.
— Вот и славно. Дарю тебе четыреста десятин по речке Славянке и городовой полк, что квартирует в тех деревнях. Авось, у тебя выйдет что дельное.
Павел Петрович, кажется, хотел что-то возразить, но Наталья Алексеевна незаметно тронула его за локоть, и Павел сказал совсем не то, что собирался:
— Благодарю вас, матушка, не стану медлить с осмотром нового владения.
Цесаревич с супругой встали, приложились к ручке императрицы и отправились к себе. Они не слышали, как Екатерина выговорилась своему любовнику:
— До чего же мне опротивел этот мерзкий последыш моего гадкого мужа! И ведь никак не избавиться от него: хитёр подлец, и осторожен. Ну да ладно, дождусь от него внука, да сама его и воспитаю. Внуку и передам престол, вот только как бы Наташку уморить? Эта подколодная змея способная восстановить против меня не только Пашку – безвольную тряпку, но и свет!
— Не волнуйся, душа моя! — успокаивающе прогудел Потёмкин, обнимая Екатерину. — Наташку уморить не труд, трудно подобрать цесаревичу покладистую жонку.
— И то верно, мой друг. Ладно. Дождёмся, когда она забрюхатеет, прикажу лекарю дать ей зелье, чтобы не разродилась, пусть дохнет[18]. Внуков я и от покорной снохи получу. А эту тварь ещё и ославлю изменницей гулящей. Найду, кого подбить написать любовные письма якобы посланные Наташке.[19]
— Кого ж ты на столь тонкое дело назначишь?
— А хотя бы и Андрюшку Разумовского, он известная мразь и бабник. Совершенно бесчестен, насколько я его успела изучить.
— Разумно, матушка-императрица.
19
Любовная переписка была действительно сфальсифицирована: на эту подлость подрядили упомянутого ниже Андрея Разумовского.