Да, он сотрудничал со множеством людей и организаций, включая довольно-таки опасные (например, спецслужбы). Можно спорить о списке этих людей и организаций и о степени их мерзопакостности. Но вот одного никто не скажет — что он на них работал или им служил. Он именно сотрудничал, в прямом смысле этого слова — а точнее, играл. За или против них, но в конечном итоге за себя. Работал он тоже на себя, а служил разве что своим планам. Планам, а не идеям — потому что для людей такого типа идея является таким же инструментом, как авторучка, пуля или «мульон зеленью». Это всё инструменты реализации долгосрочных стратегий.
Он рассматривал других игроков, даже очень крупных, двигающих миллионами и миллиардами пешек — таких, например, как Советский Союз или Америка — как сущностно равных себе. Для него они были «сторонами». Он мог играть против них или за них, но в конечном итоге он играл за себя. Он был политическим субъектом.
Да, он, скажем так, проявлял гибкость. Более того, он умел быть гибким до такой степени, что с точки зрения людей-клеток и людей-пешек это называется «изменой принципам», а то и просто изменой. Очень многое он делал «в качестве уступки», «как жест доброй воли», «чтобы завязать отношения» и т.п. Но это было не тупое и слепое угодничество раба — а расчёт. Не всегда правильный и не всегда честный. И тем не менее.
Именно этого не могли понять те, кто имел с ним дело — а кто понимал, впечатлялись сильно. Например, когда он писал «Письмо вождям Советского Союза», он переговаривался с ними как равный с равными. «Представляю, как они там все офуели» — говорил мне человек, давший — ещё в советское время — прочесть это самое письмо, в дрянной ксерокопии. Сейчас это письмо кажется малоинтересным с точки зрения идейной — хотя бы потому, что они, по сути, воплотились в нынешней Эрефии. Но вот интонация жива — и ради этого солженицыновские политические тексты стоит читать.
То же касается и его прозы. Самые живые куски её — вообще-то довольно нудной — это описания мотиваций политических субъектов. Сентиментальное деревенничанье и народничанье, обобщённая «матрена» сейчас идёт с трудом. «ГУЛАГ» тоже, хотя и по другим причинам. Но вот «Ленин в Цюрихе» — шедевр. Потому что даже если все реконструкции Солжа неверны — Ленин у Солженицына мыслит и действует как игрок, а не как фишка, чёрного или белого цвета. В его Ленина можно поверить.
В том же отношении интересна и его мемуаристика, особенно «Бодался телёнок с дубом». Это именно что мемуары политика от литературы, безумно увлекательные именно в этой своей ипостаси. По сути, это остросюжентый политический детектив: маленький, но очень конкретный человек ведёт свою войну с большим, но изрядно абстрагировавшимся от реальности государством. Если какая-то книжка на русском языке и заслуживает названия «Моя борьба», то именно эта. В хорошем смысле, разумеется.
Короче говоря, Солженицын был выдающимся русским политиком — в эпоху, когда никакой «русской политики» не было и в помине.
Александр Исаевич появился на свет и вырос в неполитическом обществе, где именно ощущение себя субъектом было недоступно не только большинству населения (так везде), но даже «начальству». Страна состояла из людей работающих и служащих, людей устраивающихся, а не меняющих обстоятельства. Страна назначенцев, начальников, а не политиков. Страна людей, из которых было вытравлено само ощущение неконтролируемой реальности Доски.
У него оно было.
То, что он действовал «литературными средствами», ничего не меняет. Писать он начал, по большому счёту, потому, что у него не было других орудий. Он научился это делать — потому что орудия не выбирают, а доступно было только это. Но если бы судьба дала ему в руки танковую дивизию — он бы писал гусеницами по грязи.
Можно по-разному оценивать качество его ходов. Хотя вообще-то, учитывая начальную позицию, он играл сверхуспешно. Он умел манипулировать теми, кто манипулировал им, делать неожиданные ходы, блефовать, обманывать ожидания. Он не купился на деньги и славу — именно потому, что не считал эти вещи венцом желаний, это были тоже ставки в бесконечной игре. И даже загнанный в угол — а под конец жизни он оказался именно что в патовой ситуации, его переиграли, хотя и не съели — он вёл себя в этом углу достойно: не боялся, не надеялся и не просил у других игроков пощады.
Отнюдь не случайно единственным, кто сейчас высказался о Солженицыне с откровенной завистью, был другой русский политик, Эдуард Лимонов, о котором тоже можно «сказать многое» (читай — скверное), но который, в отличие от многих прочих, тоже является по натуре игроком, а не фигурой. И его слова «я всегда внутренне соревновался с Бродским и Солженицыным, и после смерти Бродского и Солженицына я осиротел» нужно понимать именно в этом ключе. Лимонов не соревнуется с писателем и поэтом, не это его волнует. Нет, он сравнивает себя — как политика и игрока, — с другими игроками (кстати, Бродский был той же породы). Действующими примерно теми же средствами, что и он: логично ведь сравнивать себя с теми, у кого на руках были похожие карты. И достигшие, похоже, большего. Несмотря на то, что у Лимонова партия, а Солженицын не стал делать какую-нибудь «национально-консервативную коалицию», хот многие от него этого ждали. Почему не стал — отдельный разговор. Возможно, не смог, а возможно — рассчитывал на большее (скорее всего, на место общенационального гуру, «русского Ганди») и проиграл. «Что не отменяет».