– Он уже не слышит нас… Он с Вишну разговаривает… Он божий человек, разве вы не видите?! – зашептали женщины, бросая на Ханга загадочные взгляды. Потом зашептались так, что Янг ничего не мог разобрать. Женщины и мужчин позвали. Первыми – деда Амоса и Ганеша. У всех был заговорщицкий вид.
Все более тайным и глухим казался шепот. Но веки Янга, как на грех, тяжелели и тяжелели – хоть распорки вставляй. И он не заметил, как снова уснул.
Проснулся от того, что Натача осторожно зажимала ему нос, дергала за ухо.
– Соня, вставай… Проспишь все на свете!
Сельчане были уже на ногах, пристраивали за спиной узлы, детей. На Янга и особенно на его отца поглядывали с уважением, с блеском надежды в глазах. Такой блеск Янг не раз видел, когда сельчане молились Вишну, разговаривали с самим Вишну… Янгов узел тоже кто-то взвалил на плечи. – «Ничего, ничего, вы отдыхайте». Отца чем-то угостили, он жевал, слизывая с ладони крошки, и был очень доволен жизнью. Янг ничего не понимал: что могло измениться? Почему вдруг такое внимание и забота? Все эти дни каждый был занят собою, думал в первую очередь о себе и своей семье, только одна Натача, спасибо ей, помогала. Так что же случилось? Что проспал он, Янг, – очень важное и для него, и для отца? Попытался расспросить у Натачи, но она отмалчивалась или загадочно озиралась по сторонам и поджимала губы. Может, ей запретили до времени говорить об этом?
Опекать отца Янга начал дед Амос, худой, как высохшая цикада. Помощником у него был дядя Амат.
Когда наконец кое-как расселились в хибарах на окраинах (за деньги бедняки готовы были столковаться, дать уголок и беженцам), для Ханга дед Амос снял хлевушок без окон. А Янга к отцу не пустили, как ни просил, как ни уговаривал деда. На двери хлевушка повесили замок и отгоняли Янга, чтоб он чего-нибудь не передал отцу. Раз в день дядя Амат приносил Хангу воды и больше ничего не давал. Отец вначале стонал и выл – как-то страшно, по-звериному, просил дать поесть и плакал. На третий день уже только стонал и не вставал с кучи листвы, которую наносили в хлевушок. Янг подглядывал за ним в щели, и сердце его обливалось кровью. Один раз подкрался, хотел подсунуть под дверь пару бананов, купленных на базаре. Откуда-то вынырнул дед Амос, испуганно оттолкнул Янга от дверей, вернулся и сел под стеной сторожить.
– За что вы его посадили в тюрьму? Почему издеваетесь?! Что он вам сделал плохого? Его лечить надо, доктору показать! А вы… а вы… – Янга душили слезы.
– Он должен все эти дни поститься, усердно поститься, – сказал дед Амос и почесал сухую грудь. – Ты не истратил тех денег, что на чеки выдали?
– Еще немного есть…
– Береги. Скоро очень понадобятся.
Так ни на один вопрос и не ответил.
Янг и без того берег деньги. За все дни потратил только два доллара и тридцать пять центов. Янг помнил, что деньги нужны будут, чтоб показать отца врачу. Только когда это случится? Зачем посадили под стражу больного отца? Если б жили на Биргусе и если бы жив был бомо, то все лечение могло бы обойтись значительно дешевле: отнесли бы колдуну двух курочек, и он выгнал бы из отца злого духа. Ведь отец стал не святым человеком, не божьим, а наоборот – в него вселился злой дух и мутит разум. Интересно, есть ли в Компонге бомо? Может ли врач заменить его?
И что сельчане надумали сделать с отцом, зачем заставляют его голодать? Янг решил никуда далеко не отходить от хлевушка, ночевал в чужом курятнике-будке. Хорошо, что куры по ночам не сидели в нем, каждый вечер взлетали, кудахтая, на панданус. А будка удобная, так уютно в ней, – если б еще на пядь подлинней, можно было бы и ноги вытянуть. И курами почти не пахнет, весь низ Янг застлал сухой листвой, на стены прикрепил цветные снимки моря, зеленых островов и розовых дворцов – вырвал из какого-то журнала, найденного на свалке.
Сама того не желая, тайну выдала Натача. Как-то в сумерки прибежала во двор, опустилась на колени возле будки. В руке за спиной что-то держала.
– Ты уже спишь? Ой, как тут у тебя красиво! Вот кабы и мне такой домик! – щебетала она. – Зачем люди делают большие дома? Лишь бы можно было влезть в него, от дождя спрятаться, и все. А не захотел жить на этом месте, встал, перебежал с домиком на спине в другое место. Так и путешествовать можно – с хаткою на спине!
– Ночью хорошо. А попробуй днем залезть – изжаришься.
– Не удивительно! – Натача постучала пальцами по железной односкатной крыше, сделанной из расплющенных бидонов. – Солнце как напечет. Слушай, тебя тоже берут на Главный остров.
– Куда-а-а? Кто бере-ет?!
В голосе Янга было такое удивление, что Натача испуганно зажала пальцами рот.
– Ой, а ведь я думала, что ты все знаешь! – она засуетилась, хотела встать, убежать, но Янг высунулся и ловко схватил ее за руку.
– А ну – лезь сюда! И рассказывай… Все, что знаешь!
Повизгивая и ахая от любопытства, Натача залезла в будку.
– Ты знаешь, что скоро наш храмовой праздник?
– Ну… – ответил Янг. Он действительно что-то слышал об этом. Каждый год бывает.
– Отца твоего повезут на Главный. Он кавади понесет с жертвами Вишну. Он теперь самый близкий к богу человек, и его Вишну послушается. Вишну должен всем нам помочь, всем биргусовцам!
– А если из соседней деревни большую жертву Вишну отнесут? Так бог их послушается, им поможет, а не нам? – наивно спросил Янг.
– Нет, Вишну и нам поможет, он добрый и всемогущий! – горячо зашептала Натача. И так близенько от Янгова лица, что он чувствовал ее жаркое дыхание, а кудрявые пушистые Натачины косички нет-нет да и щекотали ему нос. – Раздевайся! – вдруг сказала Натача, хотя Янг и так был в одних трусиках. И разжала кулак, показала, что принесла. В твердом, как картон, листе фикуса с заломанными уголками лежала какая-то серовато-желтая смола. – Дед Амос мазь сделал. Давай я помажу тебе, где покусано. Скорей заживет.
– Отцу надо было бы помазать. У него все тело в язвах.
– Нельзя твоего отца лечить, дед сказал. Чем больше мук он примет, тем больше очистится его душа, станет ближе к богу. Ложись! – велела Натача и даже толкнула Янга в спину.