Но было поздно. Его ждали на всех направлениях. Куда бы он ни направил свои дивизии, везде его войска встречали русские танки. Иногда попросту в лоб, если в советской группировке были тяжелые танки, которые, как оказалось, неуязвимы для немецких пушек. Иногда их пропускали вперёд, для того чтобы немедленно ударить в тыл стремительными лёгкими танками. И пока его офицеры разворачивали свои панцеры для контратаки, советские БТ, расстреляв как можно больше автомобилей, сбегали не принимая боя. Вот тогда ему пришлось пожалеть о бессмысленном рывке на юг. Подходило к концу горючее и приходилось бросать всё, без чего можно было обойтись, а на четвёртый день и то, без чего обойтись было нельзя, но бензина всё равно не было.
В бесконечных встречных боях и артиллерийских засадах сгорала его главная ударная сила – танки. Почти четверть группировки было выбито русскими засадами в первый же день. Передовая одиннадцатая танковая дивизия была уничтожена почти полностью, только нескольким панцерам удалось вырваться из бойни. Шестнадцатая дивизия пострадала меньше, но и в ней к концу первого дня не досчитались половины бронетехники. Пришлось срочно вводить в бой танки второго эшелона, но большого значения это уже не имело. Советские танкисты успели почувствовать вкус победы, страх перед грозным поначалу врагом прошёл. Выявилось превосходство русских тяжелых и средних танков, которые немецкие противотанковые пушки не могли пробить в большинстве случаев, как и большинство танковых. И только зенитные «"восемьвосемь"» могли как–то справляться со шкурой этих бронированных зверей.
Не хуже советских танков прореживало ряды его бронетехники отсутствие горючего. Вначале пришлось бросить бесполезные в столкновениях с русской бронетехникой легкие пулеметные Т–1, затем Т–2, эффективность применения 20-миллиметровых пушек которых оставляла желать лучшего даже против легких русских БТ. Бросали автомобили и бронетранспортёры, пришлось его мотопехоте вспомнить как месить дорожную грязь и пыль ногами. До последнего момента тащили с собой бензовозы, но их с каждым часом становилось всё меньше, те, которые не успела расстрелять советская авиация, высосали досуха моторы его панцеров. Пришлось бросить даже штабные фургоны, впрочем, желающих ехать в них, после показательного расстрела русскими самолётами пары таких машин, почти не было. И только автобус походного борделя танкисты тащили за собой на прицепе, даже когда в нём закончился бензин. Но и его вчера к вечеру пара русских истребителей превратила в груду покорёженного металла.
Авиация противника стала ещё одним кошмаром этой войны. Первые дни, пока ей приходилось вести бои с люфтваффе, давление с воздуха на его дивизии было терпимым. Но уже второй день в воздухе над ними не было ни одного немецкого истребителя. А это могло означать только то, что аэродромы отодвинулись от них на такое расстояние, что летать на прикрытие его войск стало бессмысленным. Или то, что немецких самолётов попросту не осталось, но второе предположение генерал старался гнать от себя, ибо это означало конец. Конец не только его солдатам, а конец Германии. И когда вчера он услышал знакомый звук заходящего на посадку штабного самолёта, он обрадовался, хотя и старательно скрывал свою радость от солдат, ловивших каждый отблеск эмоций на его лице.
К великому разочарованию генерал-полковника Клейста в присланном на его имя пакете был очередной меморандум Гитлера о твердости германского духа, геройская речь Геббельса, предназначенная для поднятия духа его солдат, и приказ о награждении его рыцарским крестом. Клейст чуть было не выбросил эти бумажки в сторону, но вовремя опомнился. Нет, он уже не боялся гнева Гитлера, на пороге смерти плевать он хотел на всех фюреров. А то, что она близится, не оставалось никаких сомнений. Он не хотел расстраивать солдат, которые ждали от этого визита облегчения своей участи. Пришлось с серьёзным лицом прочесть приказ о награждении, на остальную макулатуру его терпения попросту не хватило. И вот в конце этого приказа он обнаружил цель прилёта самолёта. Самолёт прилетел за ним, вторым пунктом приказа значилось, что командир Первой танковой группы генерал-полковник Клейст отзывается в распоряжение ОКВ и должен, сдав командование своему заместителю, немедленно вылететь.
Генерал почувствовал как внутри разгорается злость. Оставить заместителя! Все его заместители, как и почти все высшие офицеры остались на той лесной дороге, где его штаб встретился с танковой колонной русских. Большинство даже хоронить не понадобилось, русские тяжелые танки вмяли в мягкую лесную землю легковые, да и грузовые тоже, машины штабной колонны. Командиры корпусов и дивизий ведут бои где–то в стороне, прорваться к ним нет никакой возможности. А вполне возможно, что и их уже нет, а может нет и этих частей. Бесконечная, поначалу, канонада ещё вчера начала прерываться на отдельных направлениях, к вечеру стихнув почти полностью. Из всей его ГРУППЫ осталась группа отчаявшихся солдат при двух десятках танков, которые не сдались до сих пор только потому, что с ними он. И улететь сейчас, бросив солдат бессмысленно погибать, он не сможет, офицерская честь не позволит. Клейст усмехнулся, кажется он начинает придумывать оправдание своему нежеланию лететь. Стоит ли обманывать самого себя. Он не желает лететь, потому что прекрасно понимает – зачем он понадобился Гитлеру! Фюреру нужен виновник страшного поражения и лучшего кандидата, чем генерал потерявший свою армию, не найти.
На генерала навалилось безразличие, развернувшись он пошел в свою палатку, махнув лётчику следовать за собой. В палатке он внимательно осмотрел посланца – совсем ещё мальчишка, наверное, первые дни на фронте. Он терпеливо дождался когда лейтенант допьёт кофе, спешить уже было некуда, и спросил:
– Лейтенант, а не могли бы вы пересказать мне слухи о положении дел на фронтах.
– Слухи? – Удивился лейтенант. – Господин генерал, я сегодня днём читал сводку по группе армий «"Юг"».
– Нет, лейтенант, меня интересуют именно слухи и, желательно, по всем фронтам.
Лейтенант, опять удивлённо посмотрел на него, кивнул каким–то своим мыслям и начал рассказ. Чем больше он говорил, тем мрачнее становился Клейст. Русские не зря охотились за штабными рациями, информация доступная ему с каждым днём становилась всё ограниченнее, пока радиус связи не совпал с возможностями танковых раций. Но даже в первые, относительно благополучные, дни информация пришедшая сверху поражала его излишней бравурностью. Поначалу он предполагал, что неудачи только у него, но, захватив в своём рывке на юг пленных, узнал, что семнадцатая армия, на соединение с которой он стремился, не только не взяла Львов, но и не сумела к нему приблизиться даже на десяток километров.
Пару раз сбитые над его войсками летчики сообщали о жестоких боях по фронту на весь радиус действий их самолётов. Сознавались, что видели уводимые большевиками на восток громадные колонны пленных, что их аэродромы в Польше передислоцированы дальше на запад, так как те, с которых они летали в первый день, захвачены русскими. Информация сообщенная на этот раз была ещё хуже. Нигде немецким войскам не удалось прорвать оборону русских, только счастливчик Гепнер, используя помощь местных националистов, сумел выйти к Каунасу и взять его, и остался в нём, окруженный со всех сторон противником. Не лучше были дела у второй и третьей танковых групп. Их задачей было взять Минск и одновременно окружить и уничтожить группировку русских в Белостокском выступе. Сталин упрямо держал там две армии, хотя любому лейтенанту вермахта было ясно, что выступ этот – громадная мышеловка. Гитлер каждый раз, когда ему сообщали, что информация о подготовке к войне достигла Сталина, интересовался о русских армиях в этом выступе. И узнав, что они остаются на месте, все сообщения разведки о подготовке большевиков к германскому нападению объявлял дезинформацией. И вот теперь эти армии, а на самом деле их там оказалось пять, а не две, нанесли удар по развёрнутым танковым клиньям немцев. Рвущийся к Барановичам Гудериан страшным фланговым ударом был сброшен в Припятские болота, где с тех пор и сидит. Русские заблокировали его дивизии, а сами прорвались в Польшу, где железным катком прошлись по тылам его группы и одновременно окружили большую часть соединений четвёртой полевой армии. Готу с его панцерами почти удалось выйти к Вильно, который литовцы превратили в свою столицу, переименовав на свой манер в Вильнюс, но на его пути обнаружились заблаговременно созданные оборонительные рубежи, об которые он безуспешно бился двое суток. А за это время большевики ударом на север отрезали его, да и Гепнера тоже, от прусской границы.