Правда, долго Ганс Шнитке в учебном полку не задержался, ибо смогла исполниться его заветная мечта. Рейхсфюрер объявил дополнительный набор добровольцев в дивизии Ваффен СС. Уже без обмера черепов и изучения предков до седьмого колена. Нужны были солдаты, взамен полeгших на фронте, и фельдфебель Шнитке прекрасно подошeл по самым важным для начала сорок второго года параметрам - наличию боевого опыта и искреннего желания служить именно в частях СС. Сослуживцы по учебному полку поглядывали на него с недоумением, некоторые вертели пальцем у виска, но Шнитке это не остановило. Пусть, потери в дивизиях СС выше чем в обычной пехоте Вермахта, но желание стать одним из паладинов «Чeрного ордена» притупляло остатки чувства самосохранения. Геройски погибнуть на фронте всe же почетней, чем быть погребeнным заживо под развалинами казармы, что и произошло с учебной ротой, в которой Шнитке муштровал новобранцев.
Всe-таки бог есть. Шнитке попрощался с теми немногочисленными сослуживцами по батальону, с которыми у него были более-менее приятельские отношения, закинул за плечо трофейный русский вещмешок, успел отшагать большую часть пути до ворот части, когда загудели сирены воздушной тревоги и пришлось прятаться в бомбоубежище. Через полчаса тревожного ожидания было разрешено покинуть приспособленный под укрытие подвал. Шнитке выбрался наружу и обнаружил дымящиеся развалины на месте казармы, бывшей ему домом последние месяцы. Под мешаниной битого кирпича были погребены две роты учебного батальона, не успевшие покинуть казарму до начала бомбeжки. Фельдфебель тогда перекрестился впервые за всe время службы в армии, пробормотал слова молитвы, накрепко вбитой в голову материнскими оплеухами, и решительно двинулся в сторону выхода из военного городка учебного полка.
В «Лейбштандарт» его, конечно, не взяли. Туда по-прежнему подбирали по внешним данным. Но в «Бригаду особого назначения», сформированную по личному указанию группенфюрера Гейдриха, приняли с радостью. Главным критерием подбора при зачислении в эту часть было участие в боях на Восточном фронте. Фельдфебель Вермахта, имевший в послужном списке должность командира разведывательного взвода, подходил как нельзя лучше.
Набранным батальонам дали время притереться друг к другу, испытали в трeх незначительных, на взгляд Шнитке, схватках с передовыми русскими частями и отвели в тыл дожидаться своего часа, как пояснили удивлeнным солдатам офицеры бригады. Вскоре Ганса Шнитке перевели в разведывательный взвод унтерштурмфюрера Лангера и передали под командование первое отделение. Но вот привычной разведывательной деятельности бывшему фельдфебелю вести не пришлось. Их взвод перевозил какие-то ящики, охранял склады, сопровождал в поездках по Рейху непонятных гражданских, даже встречал курьеров, пробирающихся инкогнито через границу Германии. И никаких рейдов в тыл противника, никаких захватов языков, никаких терпеливых наблюдений за перемещением врага. Да и кто теперь для них враг? Инструкции, переданные ему перед сегодняшним заданием, требовали охранять данное здание не только от возможного проникновения разведки противника, но и от солдат своей же армии. Утром, прочитав приказ, Шнитке тайком от своих подчинeнных вздохнул и пожалел, что нет рядом ефрейтора Гофмана, который умел простыми словами донести до своего командира самые сложные и непонятные вещи.
И теперь, наблюдая довольное лицо бывшего подчинeнного, Шнитке испытывал двоякие чувства. С одной стороны радость, что встретил сослуживца, почти что друга. С другой подкрадывалась подозрительность - а как это Гофман встретился на его пути так вовремя.
Шнитке совсем уж было собрался спросить Гофмана об этом напрямую, как и положено бывшим сослуживцам, но позади раздался голос командира взвода.
- Что происходит, Шнитке?
- Господин унтерштурмфюрер, по вашему приказанию охраняю тыльные окна и двери данного дома. Задержал ефрейтора Гофмана, который по его утверждению получил приказ занять огневую позицию в этом здании. - Отрапортовал обершарфюрер своему командиру.
- Ты знаешь этого человека? - Уточнил Лангер.
- Так точно, господин унтерштурмфюрер, служили вместе в прошлом году. - Шнитке задумался и добавил. - В одном взводе.
- А что скажешь ты, ефрейтор. - Эсэсовский офицер повернулся к Гофману.
- Так точно, господин лейтенант, служили в одном взводе до того, как меня комиссовали по ранению.
Гофман едва не ляпнул, что служили в дивизии Зейдлица, но вовремя удержался. Неизвестно, как на новом месте службы его бывшего командира относятся к генералу Зейдлицу и прорыву его дивизии из Варшавского котла в июле прошлого года. Слышал он о суде над их генералом, читал о приговоре военного трибунала, информировали раненых госпиталя, в котором он валялся после операции, о том, что генерал Зейдлиц геройски погиб на фронте, искупая свою вину перед фюрером и Рейхом. Только какую вину?
Если спасение от бессмысленной гибели в окружении нескольких тысяч человек - вина перед фюрером и Рейхом, то что же является подвигом?
Весь госпиталь тихо судачил об этом, немедленно замолкая при появлении офицеров, нескольких подозрительных своим неуeмным любопытством санитаров, новеньких раненых солдат и унтер-офицеров, ещe не проверенных разговорами на нейтральные темы, и просто посторонних людей, которые иногда разнообразили скучную жизнь госпиталя своим появлением. Вину за опальным генералом не признавал никто, за исключением одного штабного штафирки, заработавшего ранение геройским падением задницей на гвоздь. Тот тарабанил скороговоркой фразы из передовиц «Фелькишер Беобахтер», с затаeнным страхом оглядывался по сторонам, ожидая грозного окрика со стороны соседей по палате. Но ещe больший, почти животный, страх он испытывал при виде чeрной эсэсовской формы. Что у него произошло с представителями данной организации, добиться от писаря местного штаба Люфтваффе так и не удалось. В конце концов его оставили в покое, вреда он не причинял, скорее даже приносил пользу своими разглагольствованиями, так как немедленно начинал очередной пересказ откровений доктора Геббельса при появлении подозрительных людей.
- Ты говоришь, комиссовали, ефрейтор? - Эсэсовский офицер смотрел на неуставную стойку ефрейтора Гофмана, вынужденного выворачивать правую ступню наружу.
- Так точно, господин лейтенант. - Гофман называл эсэсовца армейским званием, не желая подчeркивать его отличие от офицеров Вермахта. - Признан негодным к военной службе в конце октября прошлого года. По приказу фюрера вновь призван в марте этого года и зачислен в части фольксштурма.
Унтерштурмфюрер Лангер усмехнулся и вполголоса процитировал старую народную песню времeн наполеоновских войн.
«Кревинкель шлeт грозных своих ополченцев -
Глухих стариков и грудных младенцев.
При нашем убийственно пылком нраве
Сабель носить мы пока не вправе.
Обмундированье на нас не надели,
Сказали: «Вам жить-то не больше недели».
Рота вслепую сквозь лес пробирается -
Ротный в карте не разбирается.
Он славный малый, он - не из вредин.
Ему только запах пороха вреден.
Зато генерал у нас герой!
Где найдeтся такой второй?»
Гофман внутренне похолодел. Пусть сам он придерживается приблизительно такого же мнения об их батальоне фольксштурма, но услышать подобные откровения от офицера СС ефрейтор не ожидал. Хотя эсэсовец прав относительно генерала, в дивизию которого входит их батальон. Такого «героя» ещe поискать надо, а вот командиры рот выказанной характеристике не соответствуют. Большинство из них с боевым опытом, если не этой войны, то той - великой, начала века. Впрочем титул «великой войны» пора присваивать этой войне, и по праву. Конечно, в войну четырнадцатого-восемнадцатого годов их отцы не пустили врага на территорию Рейха, а их потомки сплоховали, но по масштабам потерь и разрушений только «Верденская мясорубка» может сравниться с битвами этого года.