Раздались шаги. Гельмут - угадал Густав. Только он один из экипажа так подволакивал ногу, последствие заработанного ещe в детстве перелома. Гельмут уселся рядом, дожидаясь когда командир соизволит открыть глаза. Понимая, что блаженная нега закончилась и пора возвращаться в такой привычный и такой мерзкий реальный мир, оберлейтенант Оберт открыл глаза. Гельмут, как всегда, жевал травинку. И где он их только находит? Даже в ливийской пустыне он никогда не расставался со своей привычкой. Гельмут как-то проговорился, что жевать травинки он начал для того, чтобы бросить курить. После того, как они нахлебались дыма в горящем панцере под Гвадалахарой, Гельмут, единственный из экипажа имевший солидный опыт курильщика, вдруг обнаружил, что не переносит табачного, да и любого другого тоже, дыма. Густаву с Хайнцем было проще. Брат вообще никогда не курил, а Густав иногда баловался, стараясь выглядеть более мужественно в глазах знакомых девушек. С дурной привычкой пришлось расстаться, о чeм Густав никогда не жалел.
- Густав, русский осматривал поле. - Сказал Гельмут, окончательно возвращая своего командира к реальности.
- Значит решился! - Оберлейтенант приподнялся со своего импровизированного ложа, начал неторопливо одеваться.
Густав единственный из экипажа ни минуты не сомневался, что русский обязательно согласится. Раз он вышел на поединок с Хайнцем, то не должен отклонить и их предложение. Ну что ж, пусть выходит. Они здесь появились раньше на четыре дня и успели подготовить своему противнику парочку весьма неприятных сюрпризов.
- Густав, скажи мне: зачем тебе это нужно? - Гельмут не часто пользовался законным, приобретeнным долгим сроком совместной службы, правом называть своего командира по имени, и если он это сделал, значит он недоволен, просто не высказывает своe недовольство открыто.
- Понимаешь, Гельмут, мне действительно это нужно.
Густав задумался над продолжением фразы. Ему это в самом деле нужно. А вот зачем? Он и сам толком сказать не может.
Отомстить за брата? Несомненно. Но только ли месть толкает его на это?
Желание славы? После штурма Каира, славы у него в избытке.
Полузабытая детская ревность к успехам старшего брата? И это есть, но где-то на самых дальних задворках сознания.
Въевшаяся в кровь потребность в риске? Рисковать можно и более разумным способом.
Гельмут промолчал, принимая и такой вариант ответа. Он вообще не отличался словоохотливостью после Испании. Густав вдруг решился задать вопрос, который волновал его уже несколько лет. Но Хайнц отвечать на него отказался, а выпытывать данную информацию у Гельмута Густав не осмеливался, пока был жив брат. Похоже пришло время его задать.
- Гельмут, ответь мне на один вопрос. - Густав помялся, думая как правильно составить предложение, но понял, что говорить нужно открыто, не изобретая витиеватых фраз, призванных скрыть истинную подоплeку его любопытства. - Гельмут, почему вы поссорились с Хайнцем?
Гельмут посмотрел на своего командира каким-то особенным взглядом, перекинул травинку в другой угол рта, смочил губы языком и спросил:
- Ты помнишь Испанию, Густав?
Оберлейтенант Оберт удивился. Как он может забыть свою первую войну? Ему стоило таких трудов вырваться на неe. Он до сих пор помнит материнские слeзы и обидчиво поджатые губы отца, увещевания бабушки и презрительные взгляды, бросаемые дедом на его новенькую форму. Как давно это было. Второй год в могиле дед, простивший в конце концов своих внуков. Ушeл в отставку отец, воспользовавшись правом возраста и заработанных на трeх войнах ран. Уже и Хайнца нет, а он до сих пор помнит страх первого боя. И так злившую молодого и глупого Густава Оберта заботливую опеку старшего брата.
- Но какое отношение это имеет к вашей ссоре?
Насколько помнил Густав, до самого конца той войны между командиром панцера фельдфебелем Хайнцем Обертом и механиком-водителем Гельмутом Краузе были самые дружеские отношения. Всe как отрезало после возвращения. Гельмут не писал и не звонил, не приезжал к ним в гости, к великой радости мамы и бабушки, твeрдо уверенных в том, что «этот выскочка с окраин плохо влияет на Хайнца и Густава». Конца войны сам Густав, лечившийся после ранения в Германии, не видел, и мог только предполагать причины ссоры между двумя другими членами их экипажа.
- Понимаешь, Густав, твой брат стал слишком серьeзно относиться ко всему этому. - Гельмут указал рукой на колышущийся под ветром флаг со свастикой, уложенный на корме их танка.
- Но ведь ты сам втянул его в ряды «наци»! - Удивлению Густава не было предела. С самого первого дня появления в их доме Гельмута Краузе, покойный ныне дед невзлюбил гостя именно за пропаганду идей нацизма. Отец не высказывал недовольства открыто, но и он не был в восторге от этих посещений. О маме с бабушкой и говорить не стоит. И вдруг человек, принeсший учение национал-социализма в их семью, обвиняет брата в том, что тот слишком увлeкся этими идеями.
- Да, это моя вина. - Согласился Гельмут. - Но я сам искренне верил в дело Гитлера, пока не побывал на войне. - Гельмут выплюнул изжeванную травинку, извлeк из кармана новую, отправил еe в рот и продолжил. - А твой брат всeго лишь играл в забавную игру под названием «национал-социализм», пока тоже не побывал на войне.
Густав ждал продолжения, а его собеседник прервался, то ли собираясь с мыслями, то ли решая, что именно можно рассказать командиру о той давней ссоре.
- В самом конце войны нам в поддержку дали марокканцев, или нас в поддержку им. Ты их должен помнить. Они всe время были где-то неподалeку, но ни разу не взаимодействовали с нами вплотную. - Гельмут опять перекинул травинку и облизал губы. Чувствовалось, что данный разговор ему неприятен, но он решился избавиться от этого груза. - Нам в тот день не повезло захватить госпиталь республиканцев.
Густаву пока не понятна была логика рассказа. Почему не повезло?
- Я там встретил одну медсестру, француженку из добровольцев. Ты же знаешь, их там много было. - Гельмут уставился пустым взглядом себе под ноги. - Жанной еe звали. Она по-немецки довольно хорошо говорила, а я кое-как по-французски изъяснялся. Всe просила меня взять их госпиталь под охрану... - Гельмут прервался, погонял травинку из одного угла рта в другой, сплюнул густую слюну и продолжил. - Я ещe посмеялся над еe страхами. От кого защищать? Мы ж не дикари какие-то? Про марокканцев я тогда не подумал.
Густав внутренне замер. Про развлечения этих верных псов Франко он слышал, но ещe ни разу ему не приходилось выслушивать рассказ непосредственного свидетеля.
- Оставили мы их тогда, по своим делам уехали. А когда вернулись... - Гельмут окаменел лицом. - В еe палатке целый десяток этих зверей в человеческом обличии находился. А на полу Жанна валялась. Ещe живая... Но без кожи... Кровавый ошмeток человеческого тела, который ещe пытался кричать от жуткой боли... А эти нелюди весело хохотали при каждом звуке, который она издавала...
Густава начало мутить. Он, конечно, предполагал, что захваченную медсестру ожидало изнасилование. Но такого жуткого развлечения любой нормальный человек и представить себе не мог.
- Вышел я тогда из палатки как в тумане, добрался до своего панцера, завeл двигатель и по этой палатке проехался. - Гельмут перевeл взгляд вдаль. - Вперeд-назад, вперeд-назад, вперeд-назад... Пока крики этих тварей слышны были.
Гельмут замолчал. Молчал и Густав, не решаясь прервать страшный рассказ.
- Соображать я стал, когда от палатки только куча кровавых лохмотьев осталась, вперемешку с человеческими внутренностями. - Продолжил Гельмут. - Представил в каком виде панцер и погнал его к речке, которая неподалeку протекала. Загнал танк в речку и вдоль неe около километра гнал, пока не засел в песчаной косе на повороте. Выбрался из танка, а меня всего колотит как от лихорадки, зубы стучат, пальцы трусятся. Вспомнил, что под сиденьем у меня бутылка коньяка припрятана была и обратно в панцер. Отхлебнул несколько глотков, вроде полегче стало. Решил я тогда в лагерь идти, бутылку, естественно, с собой прихватил. Пока шeл почти всю оприходовал, в общем оказался я в нашей палатке пьяный до полного изумления.
Гельмут поменял травинку и продолжил.