Но действительность оказалась куда более интригующей: «Бремен», выйдя из Нью-Йорка, круто повернул на север и, держась почти кромки пакового льда, преспокойно пришел в Мурманск. 4 сентября на все немецкие суда в Атлантике был передан из штаба Редера условный сигнал «АО-13», означавший: «Следовать в Мурманск, придерживаясь как можно более северного курса». Англичане ожидали чего угодно, только не этого, и упустили 36 укрывшихся в Кольском заливе крупнейших транспортов противника, среди которых были такие известные на весь мир пассажирские лайнеры, как «Нью-Йорк», «Швабен», «Штутгарт», «Кордильера», «Сан-Луи», множество лесовозов, танкеров и скоростных рефрижераторов.
Мурманские власти, хотя и были предупреждены Москвой, с изумлением смотрели на внезапно заявившиеся в наши арктические воды десятки судов под гитлеровскими флагами, над которыми безраздельно царила громада «Бремена».
«Особо дружественная и великолепная обстановка», которую отметил Риббентроп, рассказывая о своем визите в Москву, немедленно распространилась и на Мурманск. Экипажи всех немецких судов получили право беспрепятственно сходить на берег, опечатанные было фото– и киноаппаратуру вернули владельцам, а мощной радиостанции «Бремена» разрешили поддерживать постоянную связь с Германией.
Одновременно с этим в Германию из Советского Союза хлынул поток самых разнообразных грузов, обеспечивающий фашистской Германии практически все, о чем она только могла мечтать, – от цветных металлов и топлива, пшеницы и хлопка до транзита через советскую территорию поставок стратегического сырья из Японии и Китая: резины, масел, ценных пород древесины и пр.
Английская блокада, с помощью которой в Лондоне рассчитывали задушить Рейх к весне 1940 года, оказалась совершенно неэффективной. Германия и ее вооруженные силы, столь щедро питаемые из СССР, набирали силу с каждым днем. Достраивались линкоры, расширялась танковая программа, накапливались боеприпасы и все виды стратегического сырья. Сталин с удовлетворением потирал руки. Только те историки, которые не могут или не хотят исследовать истинные причины подобной политики Сталина, предпочитают идти по линии наименьшего сопротивления, называя эту политику «преступной политической близорукостью» вождя всех народов.
Конечно, срыв Сталиным экономической блокады Германии, спасение им бесценного грузового тоннажа немецкого флота и, наконец, создание на советской земле немецкой военно-морской базы – все это на первый взгляд трудно объяснимо, поскольку, будучи направленным против Великобритании, бумерангом било и по СССР. Но только на первый взгляд! Все это было составной частью операции «Гроза»: не дать возможности англичанам одержать быструю победу на море, сделать войну необратимой, ослабить как можно сильнее немецкими руками английский флот, дать европейской войне разгореться.
Выход Гитлера из войны мог привести к союзу европейских держав и к тому пресловутому «крестовому походу» против СССР, в неизбежности которого Сталин, убеждая всех, убедил и самого себя. А занятая войной Европа, кроме всего прочего, уже никак, по мнению Сталина, не могла отреагировать на «некоторые мероприятия внешнеполитического характера», которые Сталин наметил на ближайшее время.
31 октября Молотов выступает на внеочередной пятой сессии Верховного Совета СССР с докладом «О внешней политике Советского Союза». Молотов обрушивается на Англию и Францию как на агрессоров, страстно и четко поясняя свою мысль:
«...Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны... Попытки английского и французского правительств оправдать эту свою новую позицию данными Польше обязательствами, разумеется, явно несостоятельны. О восстановлении старой Польши, как каждому понятно, не может быть и речи. Поэтому бессмысленным является продолжение теперешней войны под флагом восстановления прежнего польского государства. Понимая это, правительства Англии и Франции, однако, не хотят прекращения войны и восстановления мира, а ищут нового оправдания для продолжения войны против Германии. В последнее время правящие круги Англии и Франции пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов против гитлеризма, причем английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является, ни больше и ни меньше, как „уничтожение гитлеризма“. Получается так, что английские, а вместе с ними французские сторонники войны объявили против Германии что-то вроде „идеологической войны“, напоминающей старые религиозные войны.
Но такого рода войны не имеют для себя никакого оправдания. Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом борьбы за «демократию».
Охарактеризовав таким образом внешнеполитическую обстановку и явно давая понять Германии, чтобы она ничего не боялась и продолжала свое «правое» дело, глава советского правительства и нарком иностранных дел перешел, так сказать, к вопросам внутренней политики. Перечислив богатые трофеи, взятые Красной Армией в ходе сентябрьского похода в Польшу (более 900 орудий, свыше 10000 пулеметов, 300 самолетов, 300 тысяч винтовок и пр.) и подчеркнув под аплодисменты зала, что «перешедшая к СССР территория по своим размерам равна территории большого европейского государства», Молотов обратился к прибалтийской проблеме. Коснувшись недавнего заключения между СССР и тремя прибалтийскими республиками пактов о взаимопомощи, Молотов, быстро перейдя на «новоречъ», заявил:
«Создание советских баз и аэродромов на территории Эстонии, Латвии и Литвы и ввод некоторого количества красноармейских частей для охраны этих баз и аэродромов обеспечивают надежную опору обороны не только для Советского Союза, но и для самих прибалтийских государств... Особый характер указанных пактов взаимопомощи отнюдь не означает какого-либо вмешательства Советского Союза в дела Эстонии, Латвии и Литвы, как это пытаются изобразить некоторые органы заграничной печати».
Но вот в голосе Молотова начинает звучать открытое раздражение – он переходит к безобразному поведению Финляндии, с которой не удалось заключить аналогичного договора, поскольку финны отказались от добровольной оккупации Советским Союзом их маленькой, но гордой страны.
«В особом положении находятся наши отношения с Финляндией, – жестко вещает Молотов, зловеще сверкая стеклами пенсне. – Это объясняется, главным образом, тем, что в Финляндии больше сказываются разного рода внешние влияния со стороны третьих держав».
Ну, хорошо: если финны не хотят заключить с нами «взаимовыгодный» договор – это их дело. Но они не хотят идти навстречу более чем скромным притязаниям Советского Союза, который всего лишь просит уступить ему половину финской территории, а заодно и разоружиться. Затем Молотов по отработанной методике начинает перечислять требования Советского Союза путем их яростного отрицания:
«Едва ли есть основания останавливаться на тех небылицах, которые распространяются заграничной прессой о предложениях Советского Союза в переговорах с Финляндией. Одна утверждает, что СССР „требует“ себе г. Виипури (Выборг) и северную часть Ладожского озера. Скажем от себя – это чистый вымысел и ложь. Другие утверждают, что СССР „требует“ передачи ему Аландских островов. Это – такой же вымысел и ложь!»
Тут Молотов уже говорил почти правду. Речь идет не о каких-то территориальных уступках со стороны финнов, а о захвате всей Финляндии весьма оригинальным способом, объявить о котором намереваются с началом вторжения. Открытая угроза в адрес Финляндии уже почти не скрывается за витиеватыми оборотами речи:
«После всего этого мы не думаем, чтобы со стороны Финляндии стали искать повода к срыву предполагаемого соглашения. Это не соответствовало бы политике дружественных советско-финских отношений и, конечно, нанесло бы серьезный ущерб самой Финляндии. Мы уверены, что... финляндские деятели не поддадутся какому-либо антисоветскому давлению и подстрекательству кого бы то ни было».