И вот теперь надо как-то налаживать контакт…
— Константин Иванович, все хочу спросить, отчего ты на меня волком смотришь? Если обидел чем, так скажи прямо!
Судя по всему, подобной непосредственности Фишер не ожидал. Но будучи человеком неглупым, быстро сориентировался…
— Помилуйте, ваше императорское высочество! Я верный слуга престола и никогда не осмелился на подобную дерзость. Просто некогда вам было угодно отнестись ко мне с изрядным недоверием. А поскольку причину мне так и не объяснили…
И тут в моей памяти всплыли подробности! Дело в том, что Костя, еще задолго до моего подселения, по поручению императора возглавлял работу над новым Морским уставом и очень гордился своими успехами в этом проекте. Придя к руководству министерством, он распорядился всем начальникам направлений подготовить отчеты о вверенных им подразделениях. И рассказать честно и открыто обо всех проблемах или, как он тогда выразился, «если они в дурном положении, откровенно сказать, что тому причиной».
Вот Фишер и выдал, что медленная работа по кодификации связана, во-первых, с малыми средствами, выделенными ему (он же сам трудился над ней и вовсе бесплатно). А во-вторых, с тем, что эта работа, по его словам, в умственном смысле ничтожная, требовала гораздо больше времени, чем начертание нового положения, прямо подразумевая Морской Устав, ибо «последний требует более ума, а первое — цитат, которых иногда нельзя отыскать ни в одном архиве».
Началась та давняя встреча вполне мирно и даже позитивно. Константин хвалил Фишера за честность, за то, что прямо исполнил его волю и распоряжение излагать все откровенно, заметив, что он «juge compétent» [1] но затем все же не удержался от вопроса:
— Как ты посмел сказать, что написание нового устава не стоит труда, зная, что именно я создавал его?
— Я излагал откровенно свои убеждения!
— Так ты не видел, что я перечитал французские и английские уставы?
— Ваше высочество, я далек от мысли критиковать новый устав. И привел свое рассуждение только для оправдания собственной медлительности.
— Так я покажу всем, что я окончу дело в один год.
— Ваше высочество, я никогда не равнял себя с вами ни в способностях, ни в средствах. Смею думать, что лучший успех в ваших делах мне укором послужить не может. Ведь вы совершенно в другом положении.
Итогом этой беседы стала повестка от великого князя с прямым запретом являться к нему без приказания, а если паче чаяния возникнет таковая нужда, то письменно испрашивать разрешения. Стоит ли удивляться, что с того момента он уже и вовсе не приходил к Константину, пользуясь данным ему «правом».
А спустя время Константин Иванович получил от своего начальника Армфельта разрешение на выезд за границу на отдых, написав и его высочеству о том, на что получил резолюцию «согласен». Но вернувшись в Петербург, Фишер был вызван к великому князю, который буквально метал громы и молнии:
— Какое право ты имел уезжать, не сказавшись?
— Я уехал с вашего согласия, — спокойно возразил чиновник.
— Ты был обязан явиться ко мне лично! — раздраженно продолжил настаивать изрядно «накрученный» своими советчиками великий князь.
— Я не мог этого сделать, вы сами запретили мне являться без приказа.
— Считаешь себя равным мне по званию? Странно, что ты все еще сохраняешь место в морском ведомстве.
— Ваше высочество, я не так безрассуден, чтобы равняться с вами. Что до министерства, то я остаюсь здесь по просьбе князя Меншикова. Это для меня не милость, а жертва.
После таких слов дальнейший разговор стал невозможным и ненужным.
— Мое почтение, — сухо буркнул великий князь на прощание.
И с тех пор они более не встречались. Я же впервые увидел «смутьяна и вольнодумца» только сегодня. И чем дольше с ним говорил, тем более приходил к выводу, что это именно тот человек, который мне нужен. Шутка ли, чиновник не слишком высокого ранга и без связей в высшем обществе, несмотря на увещевания своего патрона и покровителя Меншикова, неоднократно находил в себе силы возражать самому императору Николаю I. И даже переубеждал его, что получалось у очень не многих…
Эх, Костя, что ж ты натворил!
— Вот оно что… что ж поделаешь, я только входил в дела, и, пожалуй, был не прав. Не понимал по неопытности, что людей, способных говорить начальству правду в лицо, беречь надобно. Предлагаю пойти на мировую. Всем добрым христианам надобно уметь виниться и прощать друг друга. Что скажешь?
— Право, — смутился чиновник. — Вам совершенно не в чем извиняться.
— Вот и славно. Стало быть, и говорить больше не о чем, — подытожил я. — А коли так, давай условимся. Кто старое помянет — тому глаз вон! И с этой минуты начнем работать вместе. Мне, изволишь ли видеть, очень нужен человек, разбирающийся во всей вашей финляндской кухне. Иначе, как пить дать, наломаю таких дров, что потом ни одна сенатская комиссия не разберет!