— Про милосердие офицеров ее величества королевы Виктории мы премного наслышаны, — усмехнулся Шестаков. — Да только Кола — город мирный. Воинского гарнизона и боевых средств не имеет, а потому выдать ничего не может. Так что, господа английские моряки, только зря время потеряли, добираясь до наших мест.
Выслушав его ответ, переводчик о чем-то пошушукался с лейтенантом, и снова заговорил, но теперь уже совсем другим тоном.
— Если вы будете столь безрассудны, что решите воспротивиться Британскому флоту, мы будем вынуждены стереть ваш городок с лица земли!
— Шли бы вы, господа хорошие, подобру-поздорову! — посоветовал парламентерам помалкивавший до сих пор городничий. — Как вам уже сказано, мы люди мирные! И если кто к нам с добром, того мы приветим с любовью да лаской. Ну а если со злом, так уж не обессудьте!
— У вас есть час на размышления! И помните, вся кровь, что прольется после истечения времени, ляжет на вас.
— Ничто, отмолим!
Судя по всему, капитан Лайонс решил, что проявил достаточно милосердия к упрямым русским варварам и терять еще один час нет ни малейшего резона. А потому, как только шлюпка с парламентерами подошла к его борту, распорядился открыть огонь.
Первые выстрелы, как это обычно бывает, легли не очень хорошо, но затем британские артиллеристы пристрелялись, взяв за ориентир Воскресенский собор. Но в этот момент русские ответили. Сначала дала залп трехорудийная батарея на Еловом мысу, затем столько же стволов ударили с другого берега, поставив вражеский корабль в два огня. Били, заранее пристрелявшись, да и дистанция — в три сотни саженей для пушек такого калибра — это почти в упор по такой большой мишени. Потому хоть и мазали, но почти сразу пошли попадания.
Все эти дни офицеры и канониры «Аляски» непрерывно гоняли расчеты орудий, заставляя осваивать сложную науку до изнеможения. Командирами и наводчиками Шестаков расставил людей из экипажа рейдера, а сами батареи отдал под команду офицеров и унтеров.
Не ожидавший такого крайне болезненного и неприятного сюрприза Лайонс приказал дать задний ход. Но тут к обстрелу присоединились местные охотники, которым Шестаков распорядился раздать несколько десятков новеньких нарезных мушкетов Энфилд 1851 под пулю Минье, загруженных среди прочего имущества артиллерийских батарей на борт «Гертруды» в Плимутском порту.
Скоро выяснилось, что среди лопарей и русских промысловиков и впрямь много метких стрелков. Рассыпавшись по берегу, они успели поразить немало английских матросов, прежде чем «Миранда» смогла отойти. И тут в дело вступили еще две засадные батареи, поставленные на версту дальше к северу. Сначала в корму корвета прилетели две 18-фунтовых гранаты из спрятанных в зарослях гаубиц. А затем вокруг корабля стали вздыматься всплески от более крупных снарядов.
— Черт побери! Да у них мортиры! — сообразил Лайонс, но было поздно. Избиваемый со всех сторон шлюп получал одно попадание за другим и скоро лишился управления. А затем одна из 10-дюймовых бомб пробила ему палубу. Последовавший за этим взрыв едва не разломил корпус корабля, а вырвавшийся из котла пар обварил полдюжины кочегаров. Тем не менее, медленно дрейфующая по течению «Миранда» продолжала огрызаться огнем. В какой-то момент показалось даже, что англичане смогут уйти, но потом её днище коснулось одной из мелей, и корабль застрял.
Вдогонку за отступающим противником ринулись два припрятанных до поры до времени баркаса с «Аляски», один из которых нес 6-фунтовую пушку, и передвигавшиеся по берегу ополченцы. Лошадей в этом суровом краю почти не было, но местные охотники умели быстро передвигаться на своих двоих. После этого, убедившиеся, что сопротивление бесполезно, англичане сдались. Капитан Лайонс к тому времени был уже мертв [2], так что шпагу переодевшемуся в парадный мундир Шестакову отдал лейтенант Кренстон.
— Сэр, — почти обиженно воскликнул он. — Вы говорили, что Кола мирный город и не имеет гарнизона.
— Именно так, мистер, — расплылся в улыбке присутствующий при этом Патрик О’Доннелл. — Представляете, что с вами сделали бы, будь Кола военной крепостью!
— А где ваш переводчик? — поинтересовался ничего не упускающий капитан второго ранга.
— Даже не знаю, где эта русская свинья… простите, сэр, я не имел в виду ничего обидного. Просто этот человек и впрямь редкая сволочь!
— Так он не англичанин?
— Как вы могли такое подумать!
Вскоре прячущегося негодяя нашли и, что самое удивительное, один из ополченцев, здешний промысловик Роман Хипягин опознал в нем мещанина города Архангельска — Павла Михайлова, сына Жебелева. Некогда учившегося в Санкт-Петербургском училище мореплавания и даже получившего за примерные успехи золотую медаль.