– Вообще? – спросил Сергей.
– Ну да. Картинка дрожащая получилась, но думаю, будет видно, как обстреливали…
Они доехали до своего дома. Тот стоял пустой, хозяйка, похоже, к соседям ушла. Хасан отправился в автомастерскую. Выяснилось, что один из осколков все-таки задел машину и оставил глубокую царапину на переднем крыле. Нужно было посмотреть – нет ли более существенных повреждений.
Телевизионщики расположились на первом этаже, на старом, ужасно скрипящем диване с протертой, но еще не прорвавшейся обивкой. Теоретически камеру можно было подключить к телевизору, который стоял в комнате, но пришлось бы тогда искать нужные провода, их могло не оказаться, да и телевизор был старый, с выгнутым экраном и сделанным под дерево корпусом, возможно, что в его конструкции не предусмотрели вероятность подключения еще каких-то приспособлений.
Оператор отогнул от камеры экран – он убирался вбок совсем как стекло заднего вида на машине, плотно прилегая к корпусу.
– Заряжай, – сказал Комов.
Женька нажал на кнопку воспроизведения. Картинка походила на то, что Сергей видел в стекле заднего вида в машине Хасана. Она так же дрожала. Камера раздвигала кусты, протискивалась через них, смотрела на грузинские позиции. Потом оператор нес ее в руке, объектив чуть наклонился, на картинке была земля. Такое, наверное, должна видеть собака, когда она бежит, опустив голову, и нюхает чьи-то следы. На звуковой дорожке записалось их дыхание, тяжелое и хриплое. Они видели свои лица, немного испуганные, вновь испытывали боль, когда падали, разбивая коленки, но боль эта была уже глуше настоящей, той, что они испытывали в реальности.
– Вообще-то офигительно получилось, – сказал Сергей. – Буду в Москву звонить. Надо про все это рассказать.
– Ага, – сказал Беляш.
9. Гегечкори
Арчил, облаченный в камуфлированную форму, робко жался на уголке широкой скамейки. Мимо пробегали вооруженные сосредоточенные люди, у каждого из них было свое дело, и Гегечкори остро чувствовал свою никчемность и ненужность.
– Арчи!
Гоча призывно махал ему рукой. Арчил сорвался с места и бросился к другу.
– Ну, все решено, – быстро зашептал тот. – Пойдешь со спецгруппой, – Беруашвили многозначительно поднял вверх палец. – Особой группой! – и снова зачастил: – Повезло тебе! С вашим заданием в историю войдете! Такое дело раз в жизни можно получить…
– Постой, Гоча, постой… – растерялся Арчил. – Что делать-то нужно будет? Я справлюсь?
– Само собой, – уверенно заявил Беруашвили. – Я обо всем договорился. У них один боец неожиданно слетел. Сожрал что-то не то… Да не волнуйся! Минное дело ты изучал…
– Только на сборах, – напомнил Гегечкори, – и то не сильно.
– Ерунда! – махнул рукой Гоча. – Специалистов в этой группе хватает. Парень ты крепкий, спортсмен. Русским и английским владеешь прилично…
– Это-то зачем? – не понял Арчил.
– Язык врага всегда знать полезно. А старшим с вами американец идет, – пояснил Беруашвили. – Это, брат, такой американец… О! От него многое зависит, – он внимательно посмотрел на друга, обхватил за плечи, ткнулся ему в грудь вспотевшим лбом, отстранился и почти проскандировал: – За-ви-ду-ю! Вернемся в университет, зайдешь в аудиторию, на груди – боевые награды… Не то, что я…
– А ты разве не со мной? – расстроился Арчил.
– Меня в штабе оставляют, – вздохнул Гоча. – Видишь? – и он расправил свои покатые плечи.
Только теперь Гегечкори заметил, что на друге красуются офицерские погоны.
– Человек должен соответствовать месту, которое занимает, – туманно пояснил Гоча.
Спецгруппа занимала небольшую комнату в казарме. Два парня лет по тридцати лениво повернули головы в сторону робко появившегося на пороге Арчила, но не произнесли ни слова. Третий (он был постарше) спрыгнул с подоконника и строго посмотрел на Гегечкори. Арчил, стараясь ступать увереннее, подошел к нему и представился, как учили. В ответ – ни звука. Темные, чуть навыкате глаза внимательно изучали замершего по стойке «смирно» резервиста.
«Все правильно, – думал Гегечкори. – Я для них новичок. Кот в мешке. А ведь нам вместе идти в бой…»
– Зови меня Вороном, – наконец заговорил темноглазый. – Это, – он мотнул головой в сторону молчаливых парней, – Гия и Котэ. Старшего группы будешь звать Боссом. А ты с этого момента – Студент.
– Слушаюсь, – быстро ответил Арчил.
– Вольно, – усмехнулся темноглазый. – Ремень подтяни потуже. Ботинки не жмут?
– Нет, – замотал головой Арчил, хотя, честно говоря, обувь была ему тесновата.
– Хорошо… – Ворон указал на лежащий в углу комнаты рюкзак. – Одень на плечи. Тяжело?
– Терпимо, – улыбнулся Гегечкори.
– Хорошо, – повторил темноглазый. – Имей в виду, не исключено, что придется долго идти. По горам.
– Выдержу, – заверил Арчил.
– Присядь. Встань. Попрыгай. Теперь бегом. Присядь. Встань.
Жесткие пальцы Ворона сжали запястье Арчила, нащупали пульс. Темноглазый помедлил, потом удовлетворенно кивнул:
– Снимай рюкзак. Можешь отдохнуть.
10. Сергей Комов
На площади перед Домом Правительства стоял микроавтобус «Газель», с логотипами одного из центральных телеканалов. Сверху к нему крепился огромный багажник, похожий не то на рюкзак, не то на горб. Несмотря на свою обтекаемую форму, он сильно портил аэродинамические свойства машины. Зато когда эта крышка снималась, и в рабочее положение приходило то, что под ней пряталось, это было сродни тому, что у горбуна вместо горба крылья окажутся. Самонаводящиеся ракеты, почувствовав такую приманку, устремлялись бы только к ней. Под крышкой багажника была огромная железная «тарелка», размером примерно такая же, как металлические круги, на которых дети катались когда-то с горок, только чуть потоньше. Ей важно было поймать сигнал спутника, поэтому «тарелка» принимала любое положение. С ее помощью можно было передавать какую угодно картинку из любой точки мира, главное, чтобы поблизости находился спутник (если можно считать, что космос – это поблизости) и вокруг не было строений, которые могли бы отразить сигнал от «тарелки».
Внутри машины высилась стена разнообразных приборов: усилители, магнитофоны под любые носители. Лет десять назад все работали на одном формате кассет, но теперь такого единодушия не было, снимали кто на чем горазд.
Генератор гудел не переставая, расходуя на питание «тарелки» дефицитный и дорогой бензин, но иначе никак не получалось. Генератор был прожорлив и, когда «тарелка» работала, поглощал бензин не хуже огромного внедорожника, под капотом которого запрятана пара сотен лошадиных сил. Однажды бензин в генераторе закончился как раз во время перегона картинки, и «тарелка» стала мертвой, вся система отключилась, как городские улицы, когда прерывается подача электричества. Очень не любили телевизионщики этот случай вспоминать… На всякий случай в «Газели» хранились три пластиковые канистры, доверху заполненные бензином. Солидный запас приходилось пополнять чуть ли не каждый день, потому что «тарелка» была одна на всех, а желающих что-то передать в Москву было много. Они приходили и точно милостыню выпрашивали.
Мобильник Сергея почти разрядился. Показатель зарядки аккумулятора давно был уже красным и скоро телефон должен был начать жалобно пищать, требуя жратвы-электроэнергии.
Перед «Газелью» стояла катушка с намотанными проводами, концы которых скрывались в машине. Там они были подключены к аппаратуре. Сбоку на катушке было несколько розеток.
– Эй, ребята, я телефон свой у вас подзаряжу? – спросил Комов.
– Валяй, – ответил ему кто-то из машины.
Тем временем, Женька с техниками искали необходимые кабели, чтобы подключить камеру к аппаратуре. Из машины слышались обрывки переговоров с московской студией записи.
Сергей вставил зарядник в телефон, воткнул его в розетку, положил мобильник поверх катушки, а сам встал рядышком и закурил. Вообще-то курить накануне прямого эфира не рекомендуется, голос садится. Лучше покурить после, когда не страшно и закашляться, но… Нервы надо было успокоить.