— В такие часы не до гулянья. Я решил, Николай Иудович, — обратился он к Иванову, — направить вас в Петроград. Наведите там железный порядок...
— Из пулеметов расстреляю бунтовщиков! Из пушек, ваше величество! Когда прикажете выступать, ваше величество?
— Сегодня же ночью. Я выделяю для вас самые надежные войска, дам даже из своего конвоя батальон георгиевских кавалеров. С Северного фронта снимаю два полка пехоты, две бригады — с фронта Западного. В вашем распоряжении тридцать стрелковых батальонов, шестнадцать кавалерийских эскадронов, гвардейские полки петроградского гарнизона. Совет министров отныне подчиняется вам. Требуйте, приказывайте, действуйте...
Император преобразился: глаза блестели, складки у рта исчезли, сутулая фигура распрямилась, не осталось и следа от обычного равнодушия. Уж кто-то, а он-то умеет воевать со своим народом! Эта перемена подействовала и на Иванова: он приосанился, щелкнул каблуками лакированных сапог, сразу уверовав в свою историческую роль спасителя империи.
Торопливо с новыми депешами вошел Воейков.
— Ваше величество, ваше величество... — волнуясь, заговорил он.
— Что еще случилось?
— От Родзянко опять депеша. Председатель Думы извещает, что настали последние часы династии. Он осмелился советовать вашему величеству не присылать войска в столицу, он утверждает — эти войска не будут стрелять в бунтовщиков.
— Какой вздор! Повелеваю закрыть Думу, Родзянко — в Петропавловскую крепость!
— Это невозможно, ваше величество. Петроград уже в руках восставших, солдаты переходят на их сторону. К мятежникам присоединились гвардейцы Павловского и Преображенского полков. Столичный арсенал взят приступом, все ключевые позиции города — от мостов до вокзалов — в руках мятежников. Лишь Адмиралтейство еще защищается. Только что звонил обер-гофмаршал Бенкендорф. Он сообщил — толпы восставших идут на Царское Село, ее величество собирается спешно выехать сюда, в Могилев...
— Ее величеству выезжать не следует. Я сам отправлюсь в Царское, — решительно сказал император.
За окнами салон-вагона мелькали черные деревья, кровавым ядром падала в сугробы луна, проносились седые, таящие неведомые опасности равнины.
Император смотрел в окно отчужденно, неприязненно: не любил он природы и не ценил ничего в ней, кроме прилизанных, искусственных царскосельских пейзажей. Воейков следил за каждым движением своего повелителя, пытаясь прочесть его сиюминутные мысли. «Если он спросит, где теперь генерал Иванов, я не смогу ответить. Просто не знаю, где Иванов. А все-таки, о чем думает император?»
Император, чувствуя, как его охватывает суеверный страх, думал о недавнем убийстве Распутина. Социальные катаклизмы увлекают в пропасть самодержавие, не на кого, не на что опереться в борьбе с революцией; не только гвардейские полки, даже царедворцы ненадежны: Григория убили самые близкие к трону люди. В убийстве участвовал и великий князь Дмитрий Павлович.
Император нахмурил брови. Он сослал князя в Персию, в армию графа Кутайсова, а на письменной просьбе его матери, княгини Палей, написал: «Никто не имеет права убивать». Ему припомнилась эта фраза, он отвернулся от окна.
— Что угодно, ваше величество? — спросил Воейков.
— Ничего не угодно. А ведь князь-то Дмитрий убил не просто мужика, он уничтожил опору трона. Из-под собственных ног вышиб опору, — угрюмо проговорил император.
— Простите, но я не совсем понял... — наклонил голову Воейков.
Императору стало скучно не только разговаривать с генералом, но и размышлять о недавнем прошлом. Прошедшее всегда кажется более значительным, чем сегодняшний день.
— Если что, разбуди меня.
Император пересел на диван, поправил подушку с вышитой зеленым шелком короной. «Что творится в Петрограде? Хабалов не в состоянии навести порядок, Иванов еще не добрался до столицы. Сумеет ли он усмирить бунтовщиков? Достаточно ли хорошо охраняется Царскосельский дворец, хватит ли у Алис терпения дождаться моего приезда? Надо предупредить ее». Император написал жене телеграмму: «Генерал Иванов спешит на усмирение Петрограда».
Оттого ли, что Иванов продвигается в столицу через Царское Село и что с ним идут верные части, император почувствовал себя успокоенным. Под размеренный стук колес он начал читать Юлия Цезаря, но вскоре уронил книжку на одеяло...
— Ваше величество, ваше величество! — осторожно, но настойчиво будил императора Воейков.
Николай приподнялся, сел на диван. Поезд стоял, окна бледнели от подступающего рассвета.