Последняя фраза барона стала призывом к еврейским погромам: евреев убивали на улицах, во дворах, вешали на телеграфных столбах. Безумие погромщиков смутило даже Врангеля; он приказал снять с телеграфных столбов трупы повешенных.
— Этакое зрелище омрачает радость победы. Неприятно смотреть, — сказал он генералу Шатилову.
Шатилов доложил, что в Мелитополе происходят грабежи, причем грабят, как правило, особняки богачей.
— Грабители пойманы? — гневно спросил Врангель.
— Так точно, ваше превосходительство.
— Повесить! И немедленно!
— Но... грабил полковник со своими дружками. Нервная судорога передернули губы Врангеля, — А дружки тоже офицеры?
Генерал Шатилов не ответил. Врангель подумал: «Грабежами занимаются офицеры, и это в самом начале кампании. Что же будет дальше?» Поласкав на груди георгиевский крест, сдавленно приказал:
— Повесить и полковника, и его дружков...
Он прошелся из угла в угол, заложив пальцы за борт мундира, вполголоса разговаривая сам с собой:
— Деникинскую Добровольческую прозвали грабьармией. Теперь такое же прозвище прилипнет и к Русской армии, как кусок дерьма. Но где же взять честных людей? Где взять?
— Мелкие неприятности не загрязнят нашей святой идеи, — начал было генерал Шатилов, но Врангель махнул на него рукой:
— Не люблю пустословия! Пусть брешут газеты.
Прежде чем начать наступление на север, Врангель решил привлечь на свою сторону донских, кубанских казаков и Махно. Для переговоров с Махно послал парламентеров.
Махно ответил короткой запиской: «Врангелю. Барону. Большевики убили моего брата. Иду им мстить. Ужо, когда отомщу, приду к вам на подмогу».
Махно потребовал, чтобы Врангель выпустил из крымских тюрем атамана Володина и всех махновцев. Барон исполнил требование. Через день перед ним предстал атаман Володин — «камышовый батька», как презрительно называли его офицеры.
Невысокий, плотный, с желтым круглым лицом, с глазами, словно раз и навсегда постигшими, что добро хуже зла, «камышовый батька» поразил Врангеля опереточным своим одеянием. На нем была украинская рубаха, подпоясанная алым шелковым кушаком, широченные, из голубого бархата, шаровары, высокие шевровые сапоги. Целая коллекция пистолетов придавала батьке устрашающий вид.
Разговор между Врангелем и Володиным был лаконичным.
— Нестор Иванович вступает в союз с Русской армией, отныне мы вместе освободим Русь от большевистского ига, — сказал барон.
— И тольки-то? — воскликнул Володин.
— Восстановим на престоле монарха.
— А мне все равно, что монархия, что анархия, но анархия, пожалуй, лучше. Полная воля и рай на земле.
— Вы уже приступили к формированию партизанского отряда?
— Уже слеплен. Триста молодцов, и все как на подбор — отчаянные головы. — Володин распахнул воротник, вытер ладонью вспотевшую грудь. На груди красовалась вытатуированная фраза: «Умру за горячую бабу!»
Врангель поморщился, перевел вопросительный взгляд на генерала Шатилова.
— Мы дадим вам оружия на тысячу человек. Проявите свою доблесть в бою с красными, — почему-то грустно вздохнув, продолжал он.
— Будем рубить, и тольки! А свой отряд я быстро увеличу, пустите лишь в Мелитополь...
— Почему в Мелитополь?
— Родные места. Там меня всякий сукин сын знает.
— Мелитополь так Мелитополь...
— Хорошо бы воззваньице сочинить ко всем дезертирам,пленным, перебежчикам. Печатное слово действует на умишки, как страх божий. У вас писаки отменные, пусть что-нибудь пожалостливее накатают, — попросил Володин.
Врангель вызвал начальника пресс-бюро, объяснил, в чем дело.
— Понял. Будет через полчаса.
Минут через сорок Врангель прочитал написанное от руки обращение: «Дезертиры, скрывающиеся в лесах и горах Крыма, в камышах Приднепровья, кто из вас не запятнал себя из корысти братской кровью — вернитесь. Встаньте под знамена Русской армии! С нею заодно и неутомимый Махно, и украинские атаманы. Мы ждем вас, чтобы плечом к плечу биться за поруганную мать-родину, за осквернение храма божьего, за распятую Русь».
— И складно, и со слезой, — похвалил Володин, вперяя в барона рыжие глаза. — С такими словами будем рубить, и тольки, — повторил он любимую фразу.
После ухода Володина генерал Шатилов уныло заметил: