— Пошто смуту разводишь?!
— Так ить... обельный холоп от... — Он кивнул на парня. — Беглый как есть. Повязать его да батогов...
— Батогов, сказывашь? Будут батоги, — пообещал Добрыня. — Пошто не оружный ты?! — вдруг рявкнул он, свесившись с седла. — Где вой твои?! Пошто приказ княжецкий не сполняешь?! К битве с ворогом не справен? Отвечай!
— Так ить... пресветлый болярин, немощен язмь... И колотье в боке и-и...
— А ну-ка, братие, выбейте из него батогами всю хворь разом!
Дважды повторять приказ не пришлось — уж больно натерпелся простой народ от корысти и засилия вездесущих тиунов. Да и Добрыня юность свою нелегкую вспомнил. Стегали Ядреева приказчика со смаком, с прибаутками, весело. После полусотни хлестких поцелуйных ударов гибкими ивовыми прутьями Добрыня остановил расходившихся мужиков.
— Ну што, сердешный, прошли ли хвори твои? Аль колотье в боке донимает ишшо? — спросил он тиуна ласково.
— Ох, прошли, пресветлый болярин-князь. И колотье как рукой сняло. Смилуйся, вели им отступиться, душегубцам!
— А это кто? — Добрыня указал на обельного холопа.
— Так ит... Суржа, пресветлый болярин-князь.
— Беглый холоп, речешь?
— Не-о-о...
— Так-то Суржа энтот убежал Русь от ворога спасать! — громко и зло заговорил Добрыня. — Живот свой положить на поле бранном. А ты-и-и!.. — воевода так посмотрел на тиуна, что тот пал ниц как подкошенный. — Да ведаешь ли ты, што яз прикажу повесить тебя, ако пса шелудивого, за неисполнение воли княжецкой?!
— Смилуйся, князь-батюшка, леший попутал! — не поднимая лица от земли, слезно просил тиун.
— Немедля поутру, — уже спокойнее продолжал Добрыня, — штоб все мужики в голове с тобой были здесь, оружны!.. А добро Ядреево оборонять хватит баб да стариков. Грабить вас ноне некому, бо и тати лесные все тут. И берегись, коль не сполнишь приказ мой! Повешу! Пшел вон, короста лешачья!
Тиун мгновенно исчез, как будто тут его никогда не было.
— Ловко смылся! — расхохотались ратники. — Исполать тебе, воевода!.. .
Сторонники еще обсуждали столь необычное происшествие, когда к их костру подошел слепой старец с гуслями за спиной. Рука его покоилась на плече мальчонки-поводыря.
— Мир вам, люди добрые! — звучно молвил старик.
— Милости просим к трапезе нашей! — ответил в наступившей тишине Лука Чарик.
— Благодарствую за приют ласковый песнотворцам русским, — отозвался старый гусляр, с помощью мужиков усаживаясь на чурбак.
Тотчас гостям наложили в плошки вареной полбы, дали по ломтю житной лепешки и по бараньей кости с мясом. Старик, а вместе с ним и мальчик бросили по кусочку от каждого яства в огонь костра — дань покровителю песенников богу Велесу — и неторопливо принялись за еду.
Кругом благоговейно молчали. Сказитель былин в гостях — честь великая! В мирное время каждый старался завлечь его в дом, посадить в красный угол, накормить самым лучшим. Даже в тереме княжеском гусляры принимались почетно. Хмурились иной раз сильные мира сего, слыша дерзкое слово правды, скрежетали зубами от ярости: но кто же осмелится тронуть сынов Велесовых? К дарам и богачеству сказители былин были, как правило, равнодушны, поэтому свободны, как птицы.
Чаще всего старые песенники сами когда— го были удалыми богатырями, отлично знали дружинную среду и потому в тревожное, бранное время были вдвойне принимаемы, ибо умели зажигать сердца для битвы, как никто другой.
Когда песнотворцы-странники справились с полбой и бараниной, им с поклоном поднесли ковш вареного меда. Вой русские ждали почтительно, когда трапеза кончится и потечет сладкая и хмельная для души сказка-былина про богатырскую силу, удаль и смекалку...
— Пошто, русичи, закручинились? — спросил старый гусляр, обтерев усы. — Али рык зверя лютого слышите, али ворон над вами надсмешку чинит?
— Дак ить скоро битва грядет с козарами да печенегами. Кто ведает, чья голова скатится от меча вострого? — сказал поротый старшой и тяжело вздохнул.
— Пока есть человек, он не горем жив! — поднял руку гусляр. — Кто ж хоронит себя прежде времени? Русь на битву идет со веселием: сим сердца врага затрепещивает! А не спеть ли вам песнь удалую? И какая ж вам больше по сердцу?
— Сказывают, в иные времена жил на Руси славный богатырь Полита Буславич, — подал голос Лука. — Не ведаешь ли ты были про него?
— Были такой не ведаю... А вот сказ светлый о могуте[88] том ходит по святой Руси.
— Так поведай нам сказку сию!
Глава вторая
Сказ о Полите Буславиче
Старик достал гусли из-за спины, положил их на колени и взмахнул сухими перстами... И тренькнули струны тихим звоном малиновым, зажурчали струею прозрачною, зашептались травою зеленою. Тихим грудным голосом запел гусляр:
Как во славном граде Чернигове Да у чистой речки Лебединки, Как у черного смерда Буслава Уродился отрок убогий: В нем и силушки нет, да и стать крива, Да и глас к разговору не вяжется. Ой, кручинится старый смерд Буслав, Планет матушка, убивается: «Да на то ль яз родила убогого, Сына милого да кровиночку, Чтоб во старости со клюкой ходить, Не плечом молодым подпираючись!»— плакали жалобно гусли. Высокий мальчишеский дискант поводыря вторил звучному голосу сказителя. Слезы навернулись на глаза сторонников русских: каждый из них в трудах повседневных и тяжких знал цену горю, оно им было близко и понятно... Но вот мелодия выровнялась и потекла спокойнее, размеренней:
Чередой год за годом минули, И уж много раз снег растаивал... Только все во кручине родители, Побелило их горе горькое, Думы тяжкие о кровиночке... Раз пускал Буслав по чащбе огонь, Да топориком острым помахивал, Да соху за рогалики держивал, На солову кобылку покрикивал. А старуха его пироги пекла. Калачами да печь укладывала. А убогий их отрок на реке играл — Звонки камешки перекидывал. На саженю их в воду забрасывал: А уж было ему за шестнадцать лет, Да вот силушкой Белее не миловал. Враз услыхивал отрок на том берегу Голос слабый со горькими стонами. Поглядел и узрил он старинушку, Старину-ma калику перехожия. Ухватилась немощь за ракитов куст, Тонет в речке тихой Лебединке, Тонет в реченьке на быстриночке И зовет его слабым голосом: «Ой ты, молодец добрый Политушка, Ой, спаси мою душу безвинныя, Поддержи над водою светлыя Да снеси до крутого бережка!» А убогий Полита и встать не мог Все ползком по земле продвигаючись. А и глас свой подать он не в силушке, С изначалу немым уродившиись. А калика та перехожия Уж не может держать за ракитов куст, А и дед водяной тут старинушку Во омут тащит да побулькивает...Гусли звенели смятенно, голоса песенников источали боль человеческую. Громкий аккорд предшествовал следующему куплету:
Закипело тут сердце у отрока, На чужую беду ту глядючи. Мыслит: «Сам потону, а и сгинуть не дам Той старинушке сирыя, слабыя!» Поднатужился отрок и в речку пал. И почуял Полита Буслава сын, Што он резво плывет, далеко плывет, Будто утица серыя легкия. Чует, силушка в нем молодецкая И доселе им не испытанная. Как подплыл он к калике перехожия, Поддержал над водою старинушку, Да как выплыл со речки быстрым Как на сух бережок-ma муравистый. И тут речет старинушка сирыя, А и вторит ей небо синее, И леса и поля земли Русских: «Исполать тебе, добрый молодец! Да за душу твою широкую! Так пускай с сего часа светлого Станет сила твоя по душе твоей. Ибо есть она во сто благостей И на добры дела обозначена!»Струны рокотали все быстрее и быстрее, звуки расширили пространство и, казалось, заполнили весь мир!
И исчезла старинушка сирыя. Вдруг почуял Полита силушку, Да такую, што стать расправилась, А головушка закружилася, И Полита десницей да о дуб хватил: Загремела земля тут матушка; Пригибалась трава муравая; Возбурлилась речка Лебединка; Пал на землю дуб трехсотлетним, Што корнями врос до среды земли! Как расправил тут плечи Политушка, Зашагал прямо к батюшке в займище. Он склонил свою буйну голову Да и речет ему тихим голосом: «Здравствуй, батюшка да старинушка. Ты примай меня, сына родного, Дай в десницу мою могутную Той сохи кленовой рогалики. Не желаю быть захребетником, А желаю быть вам помощником!» Закачалися боры стоячие, Расплескались озера светлые, Разбежалися волки лютыя, Разлетелись по небу вороны. На колени пал родный батюшка. Убежала кобылка соловая! Молвил батюшка да старинушка Слабым голосом со смирением: «Гой ecu да ты, добрый молодец. Да какого ты званья да отчества? Да и коей земли заморския?» Да какого народа великия? «А яз есмь земли Святорусския, - Отвечал ему сын неузнанный, - А по имени яз Полита есмь, А по отчеству сын Буславич-та». Прижимал ко груди его белыя Черный смерд Буслав, сына узнавши. Прибегала тут его матушка, Што дитя свое да кровиночку Во обличьи узрит даже волчиим. Оливала она слезьми светлыми Да милое чело свово отпрыска, Пирогами его да потчивала И просила Политу-кровиночку Сим держать ответ по-ученому: «Што он думушкой да замысливает. На какое дело нацелился?»