И вот загремели все струны тревогой. Казалось, ахнули громы небесные. Сторонники русские отшатнулись.
Пробудился тут Змей Горынович Да как гаркнет голосом страшныим: «Ты пошто шумишь, мужик-лапотник?! Не даешь отдохнуть моим косточкам! Али жизня тебе опротивела, Што в пасть мою так торопишься?» И ответствовал тут Политушка Голосочком своии да ласковыим: «Што ты, волчья сыть, похваляешься? Да позавтракать мной собираешься. Лучче б ты сощитал свои косточки, Ан придет твой час — будет неколи. Яз пришел доискать живота твово... Выходи на бой, Змей Горынович! Ты попробуй на зуб силу русскую, Силу смердову — богатырскую!» Как завыл, завопил Змей Горынович: «Ну держись за подол, мужик-лапотник!» И завыла тут буря грозная От змеиных крыльев поганыих, И стрелою пал с неба черного Змей Горынович на Политу Буславича. Норовит поганое чудище Попалить огнем, ухватить когтем, Головы лишить поединщика! Но удалый Полита, Буслава сын, Легкой белкою прыскнул в сторону И, махнувши дубовой палицей, Угодил по башке по поганыя. От удара могутного русского Отлетел Змей Горынович-чудище, Будто чижик в лапте, аж на сотню верст От поганой горы Кагановой... Змей трясет башкою тяжелою И от звона в ушах не отцепится. Тут кричит ему добрый молодец: «А пошто ты, нахвальщик бессовестный, Развалился на отдых так скоренько? Аль устал языком намолачивать, Похвальбу на круги рассыпаючи?!»Ратники засмеялись:
— Знай наших!
— Видывали мы таких, кои силу русскую с налета сломать вознамеривались!
Между тем грозно гудели гусли и песнь-былина вещала о брани...
Закипела тут удаль у чудища, У поганого Змея Горыныча, Налетает он снова на русича. Да уроком добрым наученный, Сподтишка норовит в поединщика. Но Полита ухваткой русскою Да не дал тому ворогу хитрому Из-под тиши к себе приблизиться: Да как палицей той могутною Угодил он Змею по спинушке... День за ночью три года минуло, Как колотятся поединщики... Стал кончаться огонь у Горыныча — Только дымом из пасти харкает. А Полита дубинкой помахивает Да врага по бокам охаживает! Вот в четвертый год, на кровав рассвет Порешил Змей поганый Горынович Раздобыть себе силу в реченьке Речке рудыя да кровавыя, Штоб огнем запастись во утробищу Да Политу Буславича потчевать. Камнем пал с неба высокого Змей во речку свою заповедную... Да просчелся поганый чудище, Ведь в той речке вода сменилася Из горючей на воду светлую, Воду чистую из Лебединки. Ключевая вода та русская Ухватила Змея Горыныча, Очи выела, в прах рассыпала, Разметала по стрежню быстрому И землицей русской присыпала. Поклонился Полита, Буслава сын, Тоей горсти земли со водицею, Што принес из сторонушки родныя На победу себе и во прах врагу...Весело, по-праздничному звучала музыка. Голоса водили хороводы. И показалось, темная ночь волшебно осветилась. Души людо кие раскрылись навстречу добру.
И развеялись тучи черные, Воронье по лесам рассыпалось, В небе синем, высоком да ласковом, Засветилось солнышко красное. Зацвела вкруг земля от радости, Жаворонки во славу затренькали. Опадала та дверка железная, Што неволей злой была кована. И из чрева горы Кагановой Вышли сто королевичей бледныих А вослед пошли девы-лебеди Да царевишны целой тысячей А за ними — народу черного. Столь числом — и досель не сощитано На колени они все попадали С благодарностью к руссу-воину Пели песни в пиру, удаль славили Пили меды во здравие русича! Разбредались они в разны стороны И на ста языках чужедальниих Они славу поют да Святой Руси А и храбру Полите Буславичу За добро и живот поединщику!...Долго еще у костров пересказывали друг другу былину славные сторонники русские. Прибавляли от себя новые подробности: Змей Горынович — сын Кагановый — обрел двенадцать голов вместо одной, и все они слетели от могутных ударов Политы-богатыря; Полита Буславич сел на богатырского коня; кузнецы отковали ему палицу «ажио в тыщу пуд»!
По сказкам русских витязей, былинный богатырь Полита Буславич разметал по камешку ту «горку Каганову», а на месте том лежал меч-кладенец, при одном виде которого слепнул ворог и падал ниц. Все утверждали, что этим волшебным мечом владеет теперь прославленный в боях воевода Добрыня...
Глава третья
Добрые вести
Немного времени прошло, а рать у городища Змеево выросла уже до двадцати тысяч человек. Добрыня далеко, к самому Киеву, выставил конные дозоры, зорко следя за действиями врага. Ему донесли, что на Днепре был жестокий бой, однако подробностей никто не знал: говорили только о поражении степняков.
Под Будятином, для прикрытия лесной дороги на Каширин погост, воевода выставил отряд из пяти сотен пеших ратников под командой Луки Чарика.
Ватаги печенегов и хазар рыскали вокруг, дивясь брошенным селищам, отсутствию в них чего-либо ценного. В злобе они рушили и жгли все подряд, втихомолку ругали своих ханов, виня их во всех бедах своих. Только скорое взятие Киева, Вышгорода и богатого купеческого каравана могло вознаградить кочевников за все лишения этого похода.
Одна из ватаг прискакала к Будятину на шестой день нашествия, к вечеру. Впереди красовался на высоком арабском коне молодой бек Кулобич в кольчуге и косматом шлеме. Кто-то пустил слух среди печенегов, что в городище живет «сама жена кагана Святосляба», одежда которой вся соткана из золота, украшена драгоценными камнями. Молодому наезднику хотелось прославить свое имя подвигом, достойным настоящего батыра, чтобы под синим небом Канглы-Кангарии[89] зазвучали песни в его честь. Тогда он сможет жениться на ханше из знатного и богатого рода, а его старая мать отдохнет, наконец, от непосильного труда. Кулобичу было восемнадцать лет, он отличался силой и ловкостью и верил в свою звезду...
Недавно на весеннем празднике Рождения, когда увеличиваются табуны коней и веселой пеной шипит в аяках нибид — хмельной напиток из кобыльего молока, — простой табунщик Кулобич вызвался сразиться в поединке с самим бек-ханом Илдеем и сбил того с коня. Илдей приблизил к себе смелого харачу[90], назвал побратимом, однако от повинностей не освободил ни его самого, ни старую мать.
В самом начале похода Кулобич снова отличился — захватил в плен из хитрой засады урусского батыра. Илдей вспомнил «побратима» и, чтобы слава о щедрости бек-хана не угасала у кочевых костров, возвысил Кулобича — дал под начало его сотню отчаянных байгушей[91].
Отправляя дозор в глубь русских лесов, бек-хан долго раздумывал, кому бы поручить столь ответственное дело. Нужен был осторожный, хитрый и очень отважный человек.
Среди старых опытных воинов немало хитрых и осторожных. Но прожитые годы лишают отваги — обычно безрассудно смелые до старости не доживают.
Среди молодых батыров немало отчаянных голов, но они не успели еще приобрести осторожной мудрости...
И тут Илдей снова вспомнил Кулобича — молодой сотник при всей ловкости и отчаянной храбрости показался бек-хану человеком осторожным и уравновешенным. Властитель призвал его к себе. Кулобич пришел, встал гордо, готовый выслушать приказ повелителя. У печенегов не принято было кланяться своим владыкам, тем более падать ниц, ибо все они были равны перед вечным синим небом — и хан, имеющий десяток тысяч кобылиц; и табунщик, пасущий один из ханских косяков. Только перед Богом Неба и Небесного Огня склоняли непокорные головы и ханы и пастухи. Имя этому Богу — Тенгри-хан!