Урак очнулся от своих дум. Последний воин бросал на вершину кургана свою долю земли. Каган тронул коня, остановился на вершине, слушая громовые клики своего войска...
Перед тем как войти в шатер, Урак велел позвать ишана[97] Хаджи-Мамеда. Тот явился тотчас, низко склонился. Каган сказал:
— Этого ал-арсия, который похоронен с орлом, надо сделать святым мученником во благо Ислама. Придумай, как это сделать, ведь ты побывал в Мекке и лицезрел священный камень Каабу. Любое действие должно служить нам на пользу, а не во вред. Я думаю, ты хорошо понимаешь это?
— Слушаю и повинуюсь, о Меч Ислама, — склонился ишан в поясном поклоне и хотел удалиться.
— Подожди! — остановил его Урак. — Сейчас начнется большой военный совет, и я хочу, чтобы твой лукавый ум был рядом.
Каган-беки подал знак, и на пороге шатра возник Сегесан-хан.
— Позови к дастархану печенежских бек-ханов... Да не забудь пригласить этого... как его? Да, хана Тарсука: он только что примчался с ордой своих головорезов.
— Слушаю и повинуюсь, о Непобедимый!
— Позови также визиря ал-арсиев Сарке. И Фаруз-Капад-эльтебера. Пусть придут все тумен-тарханы. Да не забудь о сильной охране — печенеги лукавы и коварны...
Глава шестая
Печенеги
Со стороны печенежского стана нарастал и ширился гул от топота тысяч копыт. Хазары всполошились. Сверкнули навстречу скачущей орде наконечники копий, нацелились стрелы. Но впереди скакал всадник со знаком кагана-беки, и хазары, склонив головы, расступились. Однако ал-арсии встретили печенегов плотным строем, ощетинились копьями — за десятью рядами пеших воинов, выстроились богатуры на рослых конях, держа в руках обнаженные кривые мечи.
— Стой! Во имя Шад-Хазара Наран-Итиля и кагана-беки Урака Разящего!
Вперед выехал нарядный всадник с простертой вперед рукой. Панцирь и шлем его сверкали позолотой и самоцветами, с плеч ниспадал плащ из шкуры тигра.
Печенеги остановились. В глазах диких скотоводов воспылала алчность — казалось, еще мгновение, и они бросятся на сверкающего всадника и обдерут его, как липку.
К визирю ал-арсиев Сарке-эльтеберу (а это был он) подскакал гонец и доложил:
— По зову кагана-беки Непобедимого и Разящего следуют доблестные бек-ханы Канглы-Кангара Илдей, Куря и Тарсук для совета и согласия.
Сарке-эльтебер снял шлем, сказал почтительно:
— Путь доблестным бек-ханам открыт для дружбы и согласия. — Он запнулся на мгновение и спросил: — Но почему так много охраны ?
— Чтобы нас не зарезали в шатре нашего брата, — бесцеремонно ответил рыжебородый Куря.
— Наша дружба не знает коварства, — возразил Сарке-эльтебер, подъезжая к великим князьям Печенегии.
— Наша дружба замешана на золоте, — ответил ему Куря, и зеленые глаза его на рябом, сером от грязи лице недобро блеснули. — А что держится на золоте, то всегда сдобрено салом коварства.
— Передай нашему брату бек-хану Ураку, — хриплым голосом поддержал Курю лохматый чернобородый всадник-гигант, — что охрана у шатра должна быть равна по числу батыров. Этим наш брат скажет о чистых, как синее небо, помыслах своих.
— Истину говоришь, доблестный коназ Тарсук! — весело подхва тил третий печенежский военачальник, молодой, сухопарый с насмешливым взглядом серых глаз и длинными, до плеч, каштановыми волосами, бек-хан Илдей. — Мы любим нашего брата кагана Урака, но честь не позволяет нам сидеть на совете с меньшим числом ханов, чем у любимого нами брата. — Он говорил мягко и закончил с доброй улыбкой. — Так и передай наше желание с почтением к здоровью Могучего.
— Да поторопись! — громыхнул Куря. — А то мы уедем к себе: Дела не ждут и на пустую болтовню у нас нет времени!
Сарке-эльтебер дал знак гонцу. Тот поскакал к шатру своего повелителя. Не доезжая пятидесяти шагов, соскочил с коня и остальной путь проделал пешком...
Если ал-арсии стояли молча, не шевелясь, то печенеги вели себя вольно и шумно, выкрикивали хазарам оскорбления, явно стараясь завязать ссору. Бек-ханы нарочно взяли с собой отборных воинов-забияк, не боящихся ни бога ни черта. Война — вот цель и смысл жизни этих людей: добыча — единственная страсть; буйное веселье — отдохновение от трудов бранных, к слову сказать, довольно редкое.
Оружие печенега было просто и незамысловато: длинное копье с листовидным наконечником, окованная железом дубовая палица с шипами, узкий прямой меч в простых ножнах. Редко у кого встречались щиты с закругленными краями.
Под каждым печенегом — низкорослый косматый конь, быстрый, как ветер. У большинства вместо седел — грубо выделанные коровьи шкуры. Кольчуг, шлемов, панцирей у них, как правило, не было. Только ханы да воины их личной охраны щеголяли в дорогих кольчугах и затейливых шлемах. Остальные были простоволосы. Их длинные, ниже плеч, рыжие, русые и черные свалявшиеся волосы от рождения не знали гребня. В сочетании с никогда не мытыми лицами они придавали печенегам дикий, устрашающий вид. В вырезах плохо выделанных овчин просвечивало грязное тело, на ногах красовались сапоги из той же овчины, только шерстью внутрь.
Непосредственные, словно дети, кровожадные, как степные волки, печенеги с удовольствием вызывали поединщиков на бой. К жизни и смерти они относились беззаботно и как-то весело, уважая только силу и лихой воинский прием. Вот и сейчас то один, то другой наездник отчаянно пролетал вдоль хазарского строя, едва не задевая за остро отточенные жала копий. Но хазары оставались невозмутимы...
Вскоре появился Сегесан-хан.
— Непобедимый согласен, — сказал он, — и считает справедливым ваше желание. У шатра пусть встанет один ряд ваших воинов, а по другую сторону — наши богатуры. В шатре будет семь наших тумен-ханов, можете взять с собой столько же. — Он поднял вверх руку. — Только печенеги и хазары должны поклясться своими богами — не заводить ссор, а недобрые мысли оставить за тысячу шагов от шатра Великого Совета тарханов!
Печенеги согласились и без излишних церемоний сойдя с коней, поклялись Тенгри-ханом и целовали лезвия мечей.
Хазары же призвали в свидетели Аллаха, так как все ал-арсии в охране кагана-беки были мусульманами.
Пятьсот тургудов Шад-Хазара, плотным кольцом окружившие шатер, клялись именем Моисея, ибо все они исповедовали иудаизм.
Ряды воинов выстроились друг против друга. Круг из ал-арсиев и тургудов со всех сторон охватил орду печенегов.
Бек-ханы с достоинством, поигрывая толстыми плетками, вошли в расписной шатер. Каган-беки Урак поднялся с золотого трона-колесницы, пошел им навстречу. Первому оказал почет Тарсуку, как старшему по возрасту, — обнял, коснулся сначала левым, потом правым плечом плеч печенега. Та же церемония повторилась с другими бек-ханами — Курей и Илдеем. Каждого в отдельности Урак подвел к мягким подушкам на краю громадного ковра, раскинутого перед троном. Рядом уселись четыре печенежских темника. Каган тоже сел, скрестив ноги, но не на трон, а у подножия его, дабы показать гостям, что считает их равными себе. Печенеги это заметили и оценили, гордо улыбнувшись друг другу.
Слева от своего владыки расположились четыре хазарских военачальника и предводитель совета при кагане-беки Сегесан-хан. Ишан Хаджи-Мамед сел рядом с Ураком — он был недоволен тем, что Непобедимый унизил себя перед грязными огнепоклонниками. Мулла моршил нос и отворачивался — от кочевых бек-ханов и темников пахло затхлым бараньим салом, потом и плохо выделанной сыромятной кожей. К счастью для ишана, печенеги не видели его гримас.
Глава седьмая
Согласие
Каган-беки Урак оглядел всех пронзительным взглядом круглых желтых глаз, молча кивнул головой. Сегесан-хан подал знак, и в шатер вошли шестеро плотных воинов с золотым подносом в руках. На подносе дымилась туша целого быка. Ноздри ханов вожделенно дрогнули. Вслед за подносом слуги внесли широкие фарфоровые чаши, поставили их перед каждым, начиная с Урака.