— Довольно, Ваня, — пресекла его мать, — такие слова опасны.
— Я полагаю, что в данном благородном обществе я могу быть совершенно откровенным, — вскинул голову Иван.
— Так-то оно так, Иванушка, — мягко возразила Бестужева, — однако, если взять такие речи в привычку, то, может статься, и сам не заметишь, как наговоришь лишнего и там, где нельзя.
— Помилуйте, я — не дитя! И притом все, сказанное мной, правда, а не оговор какой.
— В данном случае не имеет значения, правдивы твои слова или нет, ими ты можешь накликать на себя беду, — вмешался Степан Васильевич.
— Слушай, что говорит тебе отец, Ваня, — резко сказала Наталья Федоровна, — все здесь знают, что сказанное тобою правда. Ея величество любят в Царское село ездить, там чувствуют себя вольготно, — с нескрываемым раздражением продолжала она, — а дел никаких не делают. Однако нам о том остается только молчать.
— Что ж получается, принцесса Анна пропала и нас погубила? — скорбно воскликнула Софья.
— Но еще не все потеряно, — снова воспрянул молодой Лопухин, — должны же быть перемены, на которые намекал маркиз Ботта перед отъездом.
— О каких переменах ты говоришь? — заинтересовался князь Гагарин, погладив пальцем щегольский ус.
— Я думаю, он готовит в России переворот.
— Это твои домыслы, — прервал его отец, без энтузиазма включаясь в разговор, — не слушай его, Сережа. Де Ботта перед отъездом говорил только о том, что караул в Риге с принцессой дурно обращается, и он собирается похлопотать об облегчении ее участи.
— Но, верно же, он имел в виду восстановление в законных правах Брауншвейгской фамилии, — не унимался Иван, мельком поглядывая на Ягужинскую.
— Даже если б он то и задумал, где де Ботте это сделать! — с сожалением возразила Наталья Федоровна.
— Истинно, бесполезная была бы затея, — Сергей Гагарин согласно кивнул.
— Так что лучше бы Ботта в России беспокойств не делал, а старался бы только принцессу с сыном освободить и, чтобы отпустили их к деверю, — заключил Степан Васильевич
— Дай то бог, — вздохнула Бестужева.
— Но ведь Елизавета обещала отпустить маленького принца и его родителей. Отчего она этого не делает? — Глаза Софьи полнились влажным блеском.
— Да затем, что занята только своими удовольствиями, а на других людей ей наплевать, — объяснила Лопухина, сделав неопределенный жест рукой, и нервно откинулась на спинку софы.
— Это на ее совести, Наташа, успокойся, — сказала Анна, пытаясь остудить пыл подруги.
— Да, бог ей судья! — почти выкрикнула Наталья.
— А вот посмотрим, что вы скажете, когда выйдет так, как я говорю, — Иван никак не хотел отступать со своих позиций.
— Коли так сделается, то нам лучше, — согласился Карл Лилиенфельд тем тоном, которым обычно ставят точку в разговоре.
— Ох, Натальюшка, Ботта хоть и страшен, а иногда и увеселит! — с веселой улыбкой глядя на Лопухину, поддержала его Анна Гавриловна. — Давайте сменим тему.
Комментарий к Часть 1. Глава 5. Накликать беду
Дорогие читатели!
На этой главе заканчивается первая часть истории - предгрозовье. Дальше начинает собственно гроза.
========== Часть 2. Ненастье. Глава 1. Донос ==========
Вольный дом Берглера — известное увеселительное заведение Петербурга, пользовалось большой популярностью у любящих покутить, поиграть в карты и подебоширить, разудалых гвардейцев. Самая жаркая пора начиналась у хозяина и его работников ближе к вечеру, когда бравые молодцы, освободясь от забот военной службы, шли расслабиться и дать волю шальному задору. В ту пору Россия временно отдыхала от войны и, возможно, поэтому не слишком обремененные ратными делами молодые люди искали выход своей неуемной энергии в подвигах иного рода. К утру, когда нагулявшиеся до изнеможения гвардейцы разбредались по домам, а какие-то оставались храпеть прямо здесь же, уронив голову на стол или в чашку — как придется — хозяин принимался подсчитывать доходы от проданных закуски и выпивки и убытки в виде поломанной мебели и разбитой посуды. В такой вот хмельной компании часто веселился едва разменявший третий десяток подполковник Иван Лопухин с приятелями.
Перевалило уже далеко за полночь. Иван недоверчивым пьяным взглядом обвел утопающее в табачном дыму питейное заведение и отрицательно мотнул покрытой сбившимся париком головой. Это должно было означать, что окружающая обстановка не располагает к откровенности.
— Дружище, а пошли ко мне? Поговорим по душам, выпивку я обеспечу, — сказал Лопухин, наклоняясь через стол к своему завсегдашнему компаньону по веселому времяпрепровождению.
Бергер хитро прищурил глаза:
— Отчего ж не пойти, когда хороший человек приглашает. Пошли друг! — сказал он масляно и похлопал Ивана по плечу.
Обнявшись, они вывалились из кабака.
Шла середина июля. Только-только отгорели, отмерцали белые ночи. Но и сейчас на ярко освещенных светом фонарей каналах, мостах и проспектах Российской столицы было людно. Влюбленные парочки, группки гвардейцев и просто одинокие мечтатели не торопились уходить с наполненных запахом цветущих роз и терпкой морской свежестью улиц. Опьяненным этой колдовской смесью людям начинало казаться, что все жизненные перипетии и невзгоды остались в прошлом, а впереди их ждет только радость, удача, счастье.
Иван Лопухин, и от вина достаточно пьяный и благодушный, вдохнув ночного воздуха, и вовсе проникся чувством глубокой любви к своему попутчику.
— Вот, знаешь, что я тебе скажу, друг, — с трудом ворочая языком, говорил Лопухин, весьма нетвердо шагая по булыжной мостовой, поддерживаемый своим отнюдь не таким пьяным собутыльником, — знаешь, я тебя люблю! А знаешь, почему? Потому что ты настоящий друг. Ты никогда не откажешься вместе выпить, поговорить душевно… и тебе можно доверять! Это оч-чень важно … И не печалься, друг, из-за своей командировки… Хоть и самому мне грустно с тобой расстаться, а тебе скажу: не грусти — мало чего в жизни не бывает. Вот помнишь ту матушкину записку, что сегодня я дал тебе… ты ее, кстати, не потерял, нет?..
— Нет, друг, — Яков похлопал себя ладонью по груди, — здесь она — у сердца.
— Так вот, к этой записоч-ке, — Иван икнул, — мать на словах добавляла, чтоб граф не унывал, а надеялся на лучшие времена. Вот и ты, друг, надейся! Надежда умирает последней — знаешь такую поговорку?
Сидя за длинным столом в малой гостиной Лопухиных, неярко освещенной светом нескольких канделябров, Бергер, улыбаясь, слушал непрекращающуюся болтовню Ивана. Пил он мало, говорил еще меньше, лишь изредка подбадривая собеседника одобрительным словом:
— Ты Ваня, истинно, знаток веселья, вот с кем никогда не скучно, так это с тобой!
— О чем ты, дружище? Какое нынче веселье? Вот раньше, да! А теперь, куда там… — Иван махнул на что-то рукой, и отправил в рот маленький, соленый огурчик, на минуту примолк, уставившись в одну точку соловеющим взглядом.
— Это почему ж так-то, должна же быть тому причина? — Бергер потеребил его за рукав камзола.
— А та и причина, что ныне веселье никому на ум не идет, — постепенно вновь оживляясь, пояснил Лопухин. — Вот хоть на себя скажу: при дворе принцессы Анны был я камер-юнкером в ранге полковника, а нынче определен в подполковники, да и то неведомо куда — в гвардию или в армию. Это мне не обида? — спросил Иван, ударяя себя в грудь. И еще повышая голос, краснея от гнева, он разом грохнул по столу обоими кулаками и высказал наболевшее: — Обида мне, когда канальи какие-нибудь — Лялин или Сиверс, — в чины произведены.
— За что же им такие почести?
— Сказать тебе за что? А за скверное какое-нибудь дело! — Иван, оттолкнувшись руками от стола, откинулся на высокую спинку стула и, набычившись, молча смотрел какое-то время на стоявший на столе графин с водкой, видимо, отвлекаемый остатками чувства самосохранения, но потом добавил вполголоса, — ныне, друг любезный, веселится только государыня.