— Действительно, императрица любит хорошо провести время.
— Куда уж лучше? — Лопухин криво усмехнулся, и понесло его в сторону совсем запретную. Как снежный ком, катящийся под гору, росли негодование и пьяная смелость: — Ездит в Царское село со всякими непотребными людьми, аглицким пивом напивается. Императрица! Да ей и императрицей-то быть нельзя — незаконная!
— Что поделаешь, коли так вышло, — Бергер сочувственно посмотрел в глаза Ивану.
— А вот это — как знать, — Иван уперся взглядом в улыбающееся лицо Бергера. — Как знать! Может, что и сделается, — многозначительно молвил он.
— О чем ты, дружище?! — воскликнул тот с неподдельным любопытством.
— Императрица Ивана Антоновича и принцессу Анну в Риге под караулом держит, — Ванька оглянулся через плечо, как будто опасаясь, что кто-то может подслушать их разговор и, перегнувшись через стол, доверительным полушепотом продолжал: — А того не знает, что Рижский караул очень к принцу и принцессе склонен и с ее канальями лейб-компанейцами потягается.
— Так ты думаешь, принцу Иоанну не долго быть сверженным? — спросил, наклоняясь к нему, собутыльник.
— Сам увидишь, что через несколько месяцев будет перемена. Недавно мой отец писал к матери моей, чтобы я не искал никакой милости у государыни. Мать моя перестала ко двору ездить, а я на последнем маскараде был и больше не буду… — выложив все известные ему сплетни, Иван почувствовал некоторое удовлетворение, и боевой пыл в нем поугас. — Давай лучше выпьем, дружище, за нашу будущую удачу!
Вскоре и закадычный друг его засобирался уходить, ссылаясь на ожидающую его «прелестную дамочку». Иван же, проводив гостя до дверей, едва доплелся до своей кровати и заснул, не раздеваясь, мертвецким сном. Не знал Ванька, к какой «дамочке» направился его приятель. Знай он это — сон бы к нему не шел, и слетело бы вмиг алкогольное тупое спокойствие. Но пока что все происходящее в настоящий момент оставалось для него тайной.
*
«Подожду до утра — не нужно беспокоить такого важного человека ночью», — рассуждал поручик Бергер, торопливо шагая по темным улицам. Было тепло, но его знобило, и от того он шел, кутаясь в мундир, прижав к телу скрещенные на груди руки.
«Но с другой стороны: прийти в такой час — значит выказать большее рвение, большую бдительность. Это должно быть вознаграждено!» — подумал он и ускорил шаг почти до бега и около четырех утра уже стоял перед коваными воротами дворца могущественного лейб-хирурга.
— Что встал, проходи! — рявкнул подошедший с другой стороны ограды охранник не успевшему отдышаться Бергеру.
— Откройте, у меня дело к его сиятельству государственной важности.
— Какое еще дело, что до утра подождать не может?
— Это совершенно безотлагательное дело. Доложи немедля, или тебе самому не сдобровать за то, что сейчас проходит время.
— Арно, поди в дом, доложи, что к их сиятельству посетитель. Говорит, с делом государственной важности, — после недолгого колебания сказал первый охранник стоящему неподалеку второму, и тот исчез в темноте аллеи.
Спустя примерно четверть часа, Арно вернулся еще с одним человеком, сутулым, худым, одетым в дорогую ливрею, должно быть, дворецким.
— Что привело тебя в такую пору, как посмел ты потревожить покой его сиятельства? — строго спросил он.
— Только безотлагательная важность информации, которую я имею доложить, — проговорил Бергер дрожащим голосом. — Эта информация касательно государственной измены, — добавил он почти шепотом.
— Яснее, — еще строже потребовал высокий.
— Поподробнее я буду говорить только с их сиятельством, — прошелестел поручик лейб-кирасирского полка.
— Ну что же, их сиятельство примет тебя, но смотри: если дело твое пустое, пеняй на себя! Впустить, — кивнул головой высокий в сторону охранника.
Следуя за строгим слугой лейб-медика, Бергер чувствовал все большее волнение и страх. Вот они свернули с аллеи, ведущей к парадному входу, на какую-то узкую дорожку, огибающую дом.
«А что, если сейчас бросят в подвал, да начнут допрашивать с пристрастием? Что, если не поверят?» — думал поручик холодея.
Высокий толкнул небольшую дверь в стене дома и указал Бергеру на открывшийся проход. Терзаемый сомнениями относительно правильности своего поступка, курляндец вошел в узкий темный коридор. Они прошли метров десять. Шагов слышно не было: пол устлан какой-то мягкой материей. Далее коридор раздваивался. В одном направлении виднелась узкая полоска неровного света, другой же проход уходил в кромешную тьму. К некоторому облегчению новоявленного информатора его сопровождающий велел следовать к светящейся полосе, которая оказалась щелью между дверным проемом и неплотно прикрытой дверью. Одолеваемый робостью, с трясущимися поджилками Бергер вошел внутрь небольшой, освещенной двумя канделябрами на три свечи каждый, комнаты. Свет язычков пламени больно резанул по глазам, и поручик не сразу разглядел фигуру человека в кресле подле письменного стола красного дерева.
— Ну, говори, зачем пришел! — услышал он властный голос.
— Я, ваше сиятельство, — торопливо заговорил Бергер, делая два неуверенных шага в сторону сидящего, и не узнал собственного голоса, который вдруг стал неестественно тонким и слабым, — позволил себе потревожить высокочтимый покой вашего сиятельства с той лишь целью, чтобы нижайше просить вашего позволения…
— Короче, — произнес лейб-хирург с нетерпеливым раздражением, — ближе к делу — какая такая государственная важность?
От всей его фигуры веяло величественным спокойствием. Он сидел, чуть откинувшись на спинку кресла, положив руки на подлокотники. Одним словом, Зевс-громовержец на своем троне.
Так предстал перед поручиком лейб-кирасирского полка могущественнейший в те времена политический деятель, личный хирург ее величества Елизаветы Петровны, ее доверенное лицо и советник Герман Арман де Лесток. И вот правая рука владыки начала недовольно постукивать украшенными драгоценными перстнями пальцами по деревянному подлокотнику.
Окончательно перепуганный Бергер выдал, оставив предисловия:
— Злодейские происки, ваше сиятельство, против ее величества в пользу принца Иоанна. Лопухины замышляют… Я только что от Ваньки Лопухина… Сам лично все от него слышал…
— Яснее! Садись, — холеная белая рука небрежно махнула перстом на стоящий у стены стул, — и расскажи все по порядку, ничего не упуская, как на духу, — приказал повелитель, и глаза его блеснули живым интересом.
И недавний друг Ивана Лопухина со всеми подробностями принялся описывать их последнюю встречу и разговор, поначалу сбивчиво, а потом все более уверенно. Его голос, сохранив первоначальную подобострастность, обретал постепенно силу и выразительность.
Менялась и фигура высокопоставленного медика. Куда девалось каменное величие. С каждой минутой он все более походил на обычного, земного человека, хитрого, деятельного, со своими слабостями (властолюбие — тоже слабость). Он уже не опирался на спинку кресла, а сидел, чуть подавшись вперед, уперев левый кулак в ляжку левой ноги и налегая на правую руку, пальцы которой возбужденно выбивали маршевую дробь. Время от времени он перебивал рассказчика, уточняя подробности. Особенно его заинтересовали слова Ивана относительно пристрастий государыни и Рижского караула.
Дослушав рассказ до слов: «Я как только понял, какое тут дело, так сразу к вам, ваше сиятельство!» — хирург встал, прошелся через комнату и, дойдя до обитой дорогой, с золотым орнаментом, тканью стены, повернулся к доносчику.
— Так значит: «Рижский караул с канальями лейб-гвардейцами потягаться может!» Так и сказал? — скорее констатировал важнейшую мысль, чем переспросил Лесток, возбужденно потирая руки.
— Так точно, ваше сиятельство, и очень, говорит, караул к принцессе склоняется, — подтвердил Бергер, зажав ладони между колен и в такой позе поворачиваясь всем телом вслед за перемещениями всесильного хирурга.
— Так, хо-ро-шо… хо-ро-шо… — возбужденно повторял Лесток, но неожиданно сверху-вниз взглянул на доносителя и с театральной строгостью спросил, — но откуда мне знать, что ты не врешь, а? Доказательства нужны.