— Буду, раз ты сам не знаешь меры… — гневно, но тихо ответила Наталья Федоровна и громче спросила: — Ты был вчера у Михаила Ларионовича?
— Конечно, был. Он обещал помочь.
— Почему ко мне не заехал? Я ждала.
— Я собирался, но вы же были в отъезде…
— Никуда я вчера не выезжала, — удивленно вскинула брови Наталья Федоровна.
— Ну, значит, друзья обознались, они сказали, что видели твою карету, — нехотя оправдывался сын.
— Какие друзья, те, что сейчас с тобой? Кто они, кстати? — Наталья Федоровна обернулась, посмотреть на стоявших в отдалении спутников Ивана. Те, перехватив ее взгляд, широко заулыбались и чрезмерно вежливо склонились в поклоне.
— Это Яков Бергер, о котором я тебе давеча сказывал, и Фалькенберг.
Небо затягивали тучи. Подул прохладный ветер. Лопухина нахмурилась, настороженно посмотрела на сына.
— Неискренний взгляд у твоих друзей. Это ведь Бергер собирается в Соликамск, ты уже передал ему мою записку?
— Да. Он, кстати, обещал выполнить вашу просьбу, матушка.
— Не нужно. Забери ее, Ваня…
— Как это будет выглядеть, матушка? — капризным шепотом возмутился Ваня. — То передай, то забери!
— Скажи, что передумала, — жестко отрезала мать, но, выдохнув, прибавила гораздо мягче: — Я еду к Бестужевой, хочешь со мной?
— К Бестужевой… — улыбнулся Ваня и рассеянно посмотрел на попутчиков. Фалькенберг призывно махнул ему рукой.
— Меня друзья ждут, — с сожалением произнес Иван, — вы скажите, что я позже буду. Я с полчаса с ними посижу, а то неудобно как-то, а потом сразу к вам, — Лопухину показалось, что он нашел решение.
— Будь осторожнее, сынок. — Лопухина зябко повела плечами. — Я буду тебя ждать.
Кивнув ей, Ваня двинулся намеченным путем.
Из-за крыш изящных особняков выпрастывалась налитая свинцом, чернильно-синяя темень. Ветер донес далекий раскат грома. Наталья Федоровна вздрогнула.
— Трогай, — неуверенно сказала она кучеру.
Ваня же имел только иллюзию выбора: остаться в компании клевретов Лестока, или следовать за матерью. С того момента, как присоединился к ним, вырваться он уже не мог. Стоило ему заикнуться, что мол должен их покинуть, как на лице Якова возникло выражение глубокой обиды:
— Даже не выпьешь с нами по рюмочке? Не думал, что мы настолько тебе неприятны, Ваня.
А за одной рюмочкой последовала вторая, третья … десятая. Одним словом, этот вечер закончился так же, как и предыдущий. На следующий же день упорство жаждущих повышения сообщников достигло цели.
Проходя мимо дома генерал-прокурора Трубецкого, Фалькенберг воскликнул:
— Смотрите, какие дворцы возвели себе нынешние правители, не уступят прежним, а то и богаче.
Иван, с кашей и болью в голове, угрюмо посмотрел на здание с резными колоннами и богатой лепниной.
— Дворцы-то построили. А сами, что Трубецкой, что Гессен-Гомбургский — гунстфаты(1). Как и все нынешние министры.
— Что же, у государыни нет хороших министров? — уцепился за ниточку Фалькенберг.
— Князь Долгорукий, — с ленивой важностью ответил Лопухин, — прежде не был склонен к государыне, а ныне доброжелателен, да у нее таких немного.
— Отчего так?
— Наша знать вообще ее не любит, она же все простому народу благоволит, для того, что сама живет просто, — ответил Ваня, гордясь своей ролью знатока ситуации.
— А, как думаешь, принцу Иоанну, не долго быть свержену?
После коротких раздумий Иван ответил твердо:
— Недолго.
В очередной раз напоив свою жертву до беспамятства и оставив спать в кабаке, прямо на столе, Бергер и Фалькенберг поспешили к Лестоку.
========== Часть 2. Глава 3. Гром в ненастном небе ==========
Летом Солнце весьма неохотно расстается с Петербургом, и в десятом часу вечера еще светло, как днем. Но в тот день грозовое небо было темным, и сумерки сгустились раньше обычного. Елизавета не любила гроз. Она чувствовала себя неуверенной и незначительной на фоне бушующей стихии. Поэтому она предпочла не покидать дворца ради прогулки, как сделала бы в другой день, а осталась послушать хор малороссийских певчих, столь близкий ее сердцу по известной причине. Она устроилась в кресле с мягкой обивкой, наполненной гусиным пухом, слушала пение и тихие рассказы доверенных статс-дам во главе с Маврой Егоровной — женой Петра Шувалова. Императрица поеживалась, когда речь заходила о домовых и леших, смеялась галантным анекдотам. Дворец, казалось, погружался в полудрему и подергивался пылью из старых сундуков, хранящих где-то память допетровской, теремной Руси.
Неожиданно, в покои, спотыкаясь, влетел Лесток в пыльном, мятом камзоле и враз сдернул сонную пелену. Елизавета вскочила, воззрилась на него испугано. Сердце ее захолонуло при мысли о самом страшном: придя к власти путем дворцового переворота, она жила в постоянном страхе, таким же образом лишиться ее. Лесток поспешил подогреть ее ужас:
— Ваше величество, заговор! — задыхаясь крикнул он. — Замешаны очень высокие персоны! — попутно он не забыл сделать всем знак удалиться вон.
— Кто? — сдавленно спросила Елизавета, прижимая руки к груди. — Что можно сделать?
— Пока доподлинно известно, что в число злоумышленников входят Лопухины, — тяжело дыша, сообщил Лесток. — К счастью, мы получили информацию раньше, чем они успели что-то предпринять против вас, ваше величество, но дело требует немедленного расследования.
Несколько успокоенная его словами, Елизавета приняла подобающий статусу вид.
— Откуда получена сия информация, и насколько она достоверна? Лопухины уже были под арестом, сразу по нашем воцарении, но ни в каких злонамерениях уличены не были.
— Вот записка Натальи Лопухиной графу Левенвольде, — Лесток протянул Елизавете сложенный листок, рука его была влажная и слегка дрожала.
— … неизменной моей о вас памяти. Лопухина, — дочитала Елизавета вслух окончание фразы. — Ну, и что? Левенвольде, конечно, изменник, но с Лопухиной у них дела амурные, всем это известно. Безусловно, с ее стороны это наглость — писать ссыльному, — в голосе императрицы засквозило раздражение, — и проучить ее нужно примерно, но это еще не заговор.
— А к этой вот записке, — хирург затряс пальцем, указывая на преступную бумагу, — она прибавляла на словах, пусть де не унывает, а надеется на лучшие времена!
— Какие лучшие времена? — спросила Елизавета праздным поначалу тоном, но затем побледнела, губы ее сжались, глаза широко раскрылись.
— В том-то и весь вопрос, ваше величество! — с нескрываемым торжеством выпятил грудь вперед Лесток. — Кроме того, — дрожащим от рьяного стремления действовать голосом продолжил он, — есть верные вам люди, они все узнали со слов самого Ивана Лопухина. Если позволите, я могу лично представить их вам.
— Конечно, я хочу сама их выслушать. Когда ты можешь их мне представить?
— Сию минуту, ваше величество.
Лесток вышел, а через пару минут уже входил в сопровождении недавних знакомых, готовых кинуться в ноги императрице.
— Расскажите ее величеству, все, что вам известно, — строго велел Лесток.
Покрываясь красными пятнами на побледневшем лице, Елизавета выслушала донос. Приказав, служивым еще повыведать у Лопухина, что ему известно о готовящихся переменах, и оставшись наедине с Лестоком, она в тот же вечер подписала указ:
«Нашим генералу Ушакову, действительным тайным советникам князю Трубецкому и Лестоку.
Сего числа доносили нам словесно поручик Бергер, да майор Фалькенберг на подполковника Ивана Степанова Лопухина в некоторых важных делах, касающихся против нас и государства; того ради, повелеваем вам помянутого Лопухина тотчас арестовать, а у Бергера и Фалькенберга о тех делах спросить и взять у них о том, что доносят, на письме и по тому исследовать, и что по допросам Лопухина касаться будет до других кого, то, несмотря на персону в Комиссию забирать, изследовать и, что по следствию явится, доносить нам, а для произведения того дела указали мы с вами быть от кабинета нашего статскому советнику Демидову.
Елизавет.
Июля 21 дня 1743 года».
*
После бессонной ночи, усталые, но воодушевленные Бергер и Фалькенберг явились к Лопухину на квартиру. Он спал на нерасстеленной кровати, в мундире и в сапогах. Они растолкали его. Ванька выглядел совсем жалким: одежда помятая, под глазами отеки, русые волосы всклочены. Он сел и со стоном опустил голову на руки. Бергер протягивал ему стакан.