— Нет, я больше не буду, хватит, — вяло оттолкнул его руку Иван.
— Выпей немного — полегчает. А больше не будешь.
Осушив стакан, Ваня обиженно посмотрел на приятелей.
— Вы бросили меня в кабаке, друзья так не поступают.
— Так, мы сами не знаем, кто оттащил по домам нас, — засмеялся Фалькенберг, поднимая рыжие брови. — Мы думали, это ты.
Лопухин отрицательно помотал головой.
— Я проснулся, вас уже не было, едва до дому дошел… — все еще с обидой ответил он.
— Значит тот, кто унес нас, пока вернулся, тебя уже не застал, — сокрушенно поджал губы Бергер. — Пошли, перекусим чего, да и выясним, кто это был.
В трактире они заказали жареного гуся, салат и водку. Соглядатаи жадно набросились на еду, Ивана же мутило от одного ее вида и от вида грязного деревянного пола: ливень превратил пыль каменных мостовых в вязкую, хлюпающую жижу, которая, подсыхая, осыпалась комьями с щедро залепленных ею сапог служивой братии.
— Не хочу. Пойду лучше.
Фалькенберг потянул его за рукав и силой усадил обратно на стул.
— Куда ты в таком состоянии? У тебя что, все еще голова болит? Значит, мало опохмелился. В первый раз, что ли, — говорил он, пережевывая жестковатое мясо гуся, — на вот, еще чуток, — он наполнил рюмку до края, — сразу отпустит.
— Давай, давай, — весело подхватил Бергер, поднося выпивку к губам мотающего головой Ивана. Лопухин, скривившись, выпил. После третьей к нему, в самом деле, вернулось благодушие. Иван заулыбался, заговорил.
— Вот ты давеча сказывал, что министры негодные, нам это интересно стало, почему ты так считаешь, — без обиняков начал Фалькенберг. Лопухин же пребывал уже в том состоянии, когда инстинкт самосохранения заглушен напрочь.
— Конечно, не так, как прежде были: Остерман и Левенвольде, — пожимая плечами, отвечал он, — один Лесток — проворная каналья.
— Так, значит, быть переменам?
Иван безразлично кивнул, отрешенно поедая салат.
— А как это может сделаться?
Иван несколько оживился:
— Императору Иоанну король прусский будет помогать.
— Так, значит, война будет?
— Да, какая война. Наши-то, кто за ружье примется?
— А скоро ли это все будет? — наседал Фалькенберг.
— Скоро.
— Тогда ты меня не забудешь?
— Конечно.
— Али нет кого и повыше тебя, к кому заранее забежать?
Лопухин помолчал, тупо глядя перед собой, а потом ответил равнодушно:
— Маркиз де Ботта — принцу верный слуга и доброжелатель.
Этого было достаточно.
*
Не дождавшись сына ни у Бестужевой, ни дома, также и на следующий день, Наталья Лопухина не находила себе места. Правда, сыну и раньше случалось забывать о своих обещаниях родителям и не появляться в их доме неделями. Но в этот раз неопределенная тревога сжимала грудь, прогоняла прочь сон. Наталья Федоровна не могла объяснить причину своих переживаний, но чувствовала: с сыном неладно.
Еще какой-то юродивый навязался. Бегает вдоль ограды, да выкрикивает, завывает всякие нелепости: «Летят, летят черные ястребы, закрывают крылами ясно солнышко. Бойтесь! Скоро, скоро закроется и погаснет свет Божий! Бойтесь, грешники!».
На самом одежда драная, лицо в язвах, в страшных, буро-синее. Трижды выходили люди Лопухиных прогонять безумца. А он убежит за угол, скроется, а через четверть часа, глядишь, тут как тут. Медом ему здесь намазано.
Через два дня, когда больше невозможно стало выносить неведение, Наталья послала дворового человека Кирьяна на квартиру к сыну. Посыльный, вернувшись, объявил, что барина там не нашел. Но Лопухина сразу нашла другой вариант поиска, и Кирьян, изнывая от зноя, поплелся к Мошкову.
— Барыня, Наталья Федоровна, просила передать вам поклон и просьбу сыскать молодого барина, — монотонно, как вызубренный урок, пробубнил он, не мигая глядя в глаза поручика, всем видом показывая, что будь его воля, он бы с такими глупостями, вообще никуда ходить бы не стал, а госпоже вот взбрело в голову.
— А что он, потерялся что ли? — слегка обалдел Мошков.
— Я же сказал: «Барыня, Наталья Федоровна, просила передать…»
— Хватит, — перебил его Мошков, — это я уже слышал.
Кирьян пожал плечами и потупился, немного раскачиваясь с пятки на носок.
— Хорошо, передай Наталье Федоровне, что из всегдашней моей к ней симпатии я буду рад ей услужить. Пусть не изволит беспокоиться. Если твой молодой барин в Петербурге, я его найду.
Сбегав к Ивану Лопухину на квартиру и в казармы, Мошков Иван отправился искать его по злачным местам и вскоре, действительно, нашел. Лопухин сидел в трактире один за столом, на котором стояли три грязных тарелки, блюдо с остатками жареного гуся и пустая чашка из-под салата. Одной рукой Ванька держался за длинное горлышко штофа, другой подпирал голову, запустив пальцы в грязные волосы. Мошков изумленно осмотрел его с головы до ног, потом подошел и гаркнул:
— Ванька, ты что совсем меру потерял?
Лопухину не сразу удалось сфокусировать взгляд на лице поручика.
— О, Мошков, — на лице его появилось подобие улыбки, — а я тебя искал сегодня… нет, кажется, вчера… а может, позавчера… Не помню.
— Немудрено, что не помнишь: ты сколько дней от рюмки не отлипал, а? А-ну, вставай! — тряхнул Мошков его за плечо.
— Слушай, Ваня, а это не ты на днях Бергер-ра и Фалькен-э-ег-ра домой относил, когда мы тут втроем заснули?
— На черта мне твои Бергер с Фалькенбергом? Это ты с этими канальями так упился? Ох, и дурак ты, Ваня. Поднимайся! — Мошков потянул Лопухина вверх за руку и тот, с трудом оторвавшись от стула, повис на нем.
Проходя мимо барной стойки, Иван Лопухин неожиданно повернулся к трактирщику.
— Скажи, любезный, кто давеча относил моих приятелей домой, когда мы с ними тут спали?
Трактирщик смерил его насмешливым взглядом.
— Ваши приятели, любезный, уходили всегда на своих ногах. Спать вы один изволили.
— Как так? — с усилием моргнул Иван, хмуря брови.
— Да пошли уже, какая к черту разница, кто кого куда уносил? — чертыхаясь, Мошков поволок его на улицу.
Не прошло и получаса, как Иван предстал пред ясные очи своей матушки. Сдержав первую волну ярости, Наталья Федоровна с любезной улыбкой отблагодарила Мошкова. Попрощавшись с ним, она влетела в переднюю залу и набросилась было на сына:
— Вы в уме ли, молодой человек? Что, черт возьми, с вами происходит?!
Но Ваня уже крепко спал, свернувшись в кресле калачиком, и на ее крик даже ухом не повел. Лопухина с трудом подавила желание разбудить своего отпрыска, отхлестав по щекам эту пьяную физиономию. С минуту постояв над ним, переведя дыхание, она позвала слуг.
— Отнесите барина в купальню, вымойте, переоденьте в чистое да спать уложите. Выспится, потом поговорим, — закончила разговор она уже сама с собой.
— Мама, Ваня пит? — Пухленькая детская ручка потянула подол ее платья. Наталья Федоровна сразу изменилась в лице.
— Да, Солнышко, Ваня спит, — ответила она, присаживаясь на корточки рядом с младшим сыночком. И лицо ее будто, и впрямь, осветилось Солнцем. В Петербурге с ней оставались трое детей. Два сына: старший и младший, — и старшая дочь Анастасия, состоявшая фрейлиной и потому проводившая большую часть времени при дворе. Остальные шестеро детей поехали с отцом в Москву. Таким образом, из троих чад одну Лопухина видела очень редко, другой доставлял последние дни одно беспокойство, и только младший Василечек непрестанно радовал хорошим, веселым нравом, да успехами в говорении, прыганье, беганье и многом другом.
— А зачем Ваня пит?
— Потому что не слушался маму, напился нехорошего питья, и теперь у него болит головушка, — Наталья погладила кудрявую, русую головку.
— А я слушаюсь маму, — выгнув бровки, констатировал малыш.
— Ты — моя умница! — с нежностью воскликнула княгиня, подхватывая сынишку на руки. Теперь она могла спокойно поиграть с ним.