Агаша появилась по первому зову колокольчика.
— Что глаза красные? — спросила Наталья Федоровна, глядя в ее заплаканное лицо.
— Да как же, барин-то, — пискнула служанка, кривя к низу уголки губ, и поднесла к глазам край фартука.
— Цыц, не оплакивай его заранее, — твердо произнесла княгиня и, пристально смотря в темно-карие глаза, спросила вполголоса: — Скажи, Агаша, если мне потребуется твоя помощь в том, чтоб Ваню и всех нас из беды вызволить, ты готова помочь?
На лице девушки отразилось удивление.
— Я всегда… чем могу… конечно, барыня! — взволнованно, после короткой паузы, ответила Агаша, прижимая к груди ладони.
— Тогда подумай, кто из наших дворовых мальчишек самый смекалистый и шустрый?
— Да, что тут думать — Па… — радостно начала Агафья, но хозяйка шикнула на нее.
— Тихо! — Наталья Федоровна нахмурилась. — Что кричишь? У двери, небось, караульный?
— Нет, один в конце коридора сидит на стульчике, а у двери никого.
— Хорошо, но вопить, все равно, не следует. Так кто, ты говоришь, из мальчишек самый шустрый?
— Пашка, садовника Захара сын.
— Сколько ему лет?
— Поди, тринадцать будет.
— Подойдет, — задумчиво произнесла Наталья, — и Захар — человек надежный. — Она вздохнула. — Так вот, слушай меня внимательно, Агафьюшка…
*
Отдав все указания, Наталья Федоровна вернулась к себе и сказала привести к ней Васеньку. Стараясь не замечать щемящую боль в груди, она играла с ним, смеялась. Вечером распорядилась перенести его кроватку в свою спальню и, убаюкав сынишку, долго не могла заснуть, блестящим грустью взглядом ласкала его розовые пухлые щечки, сложенные бантиком губки и пушистые каштановые ресницы. И перебирала в пальцах пшеничные локоны.
*
Надтреснуто и заунывно тянется в прозрачной ночи песня старого моряка над всплесками речной волны. Узловатые, старческие пальцы перебирают сети. Нынче волна с моря, рыбы много. Вот бы порадовать жену-старушку, засуетилась бы сердечная, захлопотала: уху варить, муженечка потчевать. Как в прежние времена бывало, в фартучке чистеньком возится у печи, а он, рыбак удалый, невод штопает и всякую всячину бывалую и небывалую рассказывает о рыбинах в три человеческих роста, о нечисти водяной, что так и норовит мужика в царство свое утянуть. Напугает супружницу до смерти, а потом гогочет над ее доверчивостью, и она смеется, всплескивая маленькими ручками, журит его беззлобно. Да больше уж не встретит она его у двери, не порадуется улову. Полгода как тяжела земля на груди ее, преставилась труженица — покинула мужа.
Смахнул моряк соленую росу с морщинистой щеки, вытягивая унылый мотив.
Зашуршали листья высокой, прибрежной травы на другом берегу. Должно быть, выдра. Без всякого любопытства, лишь бы взглянуть, посмотрел старик в ту сторону и аж сети выронил, оскользнувшись, чуть в воду не свалился. Прямо из-под земли вылезал черт: черный, всклоченный, ростом невысокий. Вылез, чихнул тоненько и побежал вдоль бережка. Долго и истово крестился старик, пока нечистый из виду не скрылся, потом подхватил сети и улов и отправился домой от греха подальше.
Пашка же, как было велено, пробежал вдоль реки до мостка, выбрался сквозь заросли на узкую грунтовую тропу. Свежий ветер охлаждал разгоряченное лицо, легкие шаги босых ног утопали в мягкой пыли. Вот и освещенная светом масляных фонарей ограда особняка обер-гофмаршала Бестужева. Мальчик прижался к толстому стволу высокого ясеня, отер пыльным рукавом пот со лба. Тишина. Безмятежное стрекотание сверчков в подстриженной траве, шелест листьев над головой. Неподалеку кто-то закопошился и фыркнул.
«Ежик», — улыбнулся Пашка. Вокруг не видно ни души — значит, можно пробираться дальше.
Перемахнуть через высокую ограду — дело не хитрое, самое сложное впереди. С удовольствием представляя себя сказочным богатырем, оказавшимся не то у скалы Змея-Горыныча, не то у крепости, где томится в заточении царевна, юный посыльный прокрался вдоль беленой, оштукатуренной стены. Левое крыло, окно третье или четвертое. Окна от земли высоко, так просто не заглянешь. В двух приоткрытых колебался тусклый свет свечи. Паша дотянулся до оконного выступа, уцепился и, встав на узкий цоколь, осторожно заглянул в комнату. Обычное убранство барской опочивальни: резная мебель, большое зеркало, ковер. Постель раскинута, на прикроватной тумбе подсвечник и раскрытая книга. Никого не видно.
— Ты что здесь делаешь, маленький воришка? — светловолосая женщина в бежевом шелковом халате, слегка высунувшись из соседнего окна, строго смотрела на начавшего входить во вкус игры мальчишку.
— Так, я это… Меня барыня послали, — срываясь с цоколя, ответил Паша.
— Какая барыня? Ты еще и лгунишка, — насмешливо воскликнула женщина.
— Нет-нет, мне графиню Анну Бестужеву видеть нужно. От господ Лопухиных я, — постепенно собираясь с мыслями, громко прошептал маленький посланник.
— Влезай, — сразу посерьезнев, сказала Анна Гавриловна.
— Кто тут? — раздался в отдалении грубый голос сторожа.
— Скорее! — шепотом скомандовала графиня и потянула за мальчика за руку. Пашка проворным котенком влез в окно.
— Кто тут? — Сторож с факелом вышел из-за кустов черемухи.
— Что-то случилось, Прохор? — спросила графиня, жестом велев Пашке пригнуться.
— Да, вроде, разговаривал кто-то…
— Это я говорила с горничной.
— А под окнами никто не прошмыгивал? — Прохор наклонился, заглядывая под низкие ветки кустов. — Нынче ворья бродит…
— Никого я здесь не видела, тебе показалось, должно быть. Ступай, Прохор. — Она проводила удаляющего мужика взглядом и повернулась к Пашке. — Так, значит, ты от Лопухиных. С чем же тебя послали?
— Молодого барина арестовали…
Анна кивнула — эта страшная новость была ей уже известна.
— Барыня не знает за что, а господам и прислуге из двора выходить нельзя, — быстрым полушепотом говорил Пашка, глядя в мрачнеющее лицо графини, — я по распоряжению барыни тайком пробрался подземным ходом. Мне к барину Степану Васильевичу в Москву надо, а вас барыня просит, чтоб коня какого дали.
Анна Гавриловна секунду думала нахмурясь, потом сказала тихо, но твердо, — вылезай обратно в окно, только тихо, беги за дом, по правой стороне увидишь конюшни, жди у стены — будет тебе конь.
Дождавшись, пока парнишка выберется через окно, Анна вышла из комнаты, решительно двинулась по темному коридору. Свечу она не взяла — лучше, чтоб никто ничего не узнал. Прошла через широкую переднюю. В доме тихо — похоже, вся прислуга спит крепким сном. На всякий случай оглянувшись, потянула ручку входной двери. Выскользнула во двор навстречу порыву прохлады. Стараясь не спешить — если кто и заметит, пусть будет похоже, что она просто прогуливается, — без происшествий дошла до конюшни, с усилием надавила на тяжелую, скрипучую дверь. Стало слышно, как в темноте, пахнущей сеном, похрапывают лошади. Аня уже ступила одной ногой в ту темноту, как вдруг среди безмятежной тишины раздался глухой топот быстро приближающихся шагов.
— Кто тут?
Аня, вздрогнув, обернулась.
— Барыня? — недоверчиво вглядываясь, спросил неожиданно появившийся конюх. — А я подумал, чужой кто, — голос его приобрел тон растерянности и извинения.
— Не спится что-то, — графиня завела за ухо прядь волос, упавшую ей на лицо, и улыбнулась, — решила навестить свою любимицу: лошади — чудные создания. — Аня любила верховые прогулки, и это уже знали в доме ее мужа.
— Вам помочь? — конюх переминался на месте.
— Нет, мне ничего не нужно, иди отдыхай, — голос ее звучал спокойно, хотя внутренне она уже начинала терять терпение. Аня отвернулась, всем видом показывая, что продолжение разговора в ее планы не входит, шагнула в душновато-теплый воздух конюшни. Судя по шагам, конюх удалялся в сторону своего дома. Теперь предстояло найти подходящего скакуна, резвого, но послушного. Буйный, чего доброго, сбросит мальчишку. Она помнила приблизительно, в каком стойле стоит Добрый — покладистый гнедой конь. В темноте торопливые руки никак не могли нащупать засов. Наконец, вот он — холодный металл петель, плохо обтесанное занозистое дерево перекладины. Привыкшие к темноте глаза различили силуэт мирно спящей лошади. Аня пошлепала коня по шее. Животное всхрапнуло, спросонья неуклюже переступило с ноги на ногу, ткнулось влажной мордой в щеку женщины. Аня погладила гриву: