Остались позади заросшие бурьяном окраины Петербурга. Далеко до Москвы. Где-то впереди должна быть деревушка, в которой решил передохнуть в пути мальчик Пашка — посланец и надежда попавшей в беду Натальи Лопухиной. В душе его поселились радость и гордость. Самое сложное сделано. Теперь только мчаться вперед без промедления. Привезти барину вести. Дурные вести. Но он уж разберется, как поступить.
Меж тем зашевелились неподалеку тени, не резные растительные, а плотные, зловещие. Забегали с обеих сторон, метнулись навстречу, на скаку под уздцы схватили заржавшего коня, стянули на землю не успевшего понять, что происходит, Пашку.
«Разбойники», — с ужасом и восторгом догадался он. В ту пору разбойный промысел процветал: многие беглые, кто с каторги, а кто от произвола хозяйского сбивались в стаи и бродили вольготно по дорогам России. Власти особого внимания на них не обращали.
Тяжелые запахи давно не стиранного, потного белья, лука, перегара ударили мальчишке в лицо. Чьи-то пальцы быстро нашарили и вытащили из-за пазухи жидкий кошелек. Сильные, грубые руки подняли мальчика за шкирку, словно котенка. Парень взбунтовался, задергался, чем вызвал бурное веселье нападавших. Внушительных размеров мужик, державший его, оторвал Пашу, машущего руками и ногами, от земли, встряхнул.
— Гляди, мелюзга резвая! — глухим басом произнес он, как бы демонстрируя мальчика сообщникам. — И откуда взялся такой! На барчонка не похож — никакого навара не будет, — в словах его чувствовалась явная досада. — Чего с ним теперь — в расход?
— Экий ты кровожадный, Демьян! Зачем паренька почем зря гробить? Отпустить, пусть идет восвояси, — вступил в разговор разбойник с окладистой русой бородой.
— Так, растрезвонит, что нас здесь видел, а мы еще ничем не поживились, — вмешалась щуплая фигура, стоящая в тени ствола дерева.
— А давайте заставим его на нас работать, пусть по рынку бегает, разговоры слушает о путниках и нам докладывает, — предложил молодой, судя по голосу, парень с отросшими до плеч светлыми волосами.
— Так, опять же сбежит, и сдаст нас, — скептически хмыкнул щуплый. Он сложил руки на груди и оперся левым плечом о ствол, скрестив ноги. В пятне лунного света мелькнуло его лицо, безволосое, с косым шрамом.
— Да хлопнуть его и не маяться, — раздраженно бросил кто-то.
— Довольно, — раздался твердый, спокойный баритон, — порезвились и будет. Кондрат сам решит, что с ним делать. Пошли.
Среднего роста, крепкого телосложения тень отделилась от всех и направилась вглубь леса. Пашку, который все это время с безмолвным остервенением пытался вырваться из железной клешни, поставили наконец на ноги, и все последовали за тем разбойником, чья спина временами мелькала среди ветвей. Ночь бледнела.
К рассвету они вышли к месту, напоминавшему одичавший военный лагерь. Прямо среди деревьев стояли потрепанные палатки, сшитые из кож, местами залатанные холщовой тканью. Кое-где тлели кострища с перекинутыми над ними палками на кольях. Вольный люд спал. Некоторые валялись прямо под открытым небом. Длинноволосый блондин нырнул в одну из палаток. Пашке показалось, блеснули в той палатке женские глаза.
— Что, Кирилл, с уловом? — щербато улыбаясь, обратился к главному в группе тощий мужичок с дубленой, коричневой кожей лица. Он сидел под деревом, ноги по-турецки сложив.
— Надо же, хоть один не спит, — вместо ответа отметил Кирилл. — Кто сегодня на шорохе стоит? Спят олухи. А Кондрат где? — мотнул он головой в сторону ближней палатки.
— Здесь Кондрат, — отозвался хрипловатый бас. Из палатки вышел широкоплечий, невысокий пожилой мужчина. Темнорусые борода и усы его были аккуратно подстрижены. Волосы производили впечатление чистых.
— Гришка, — обратился он к щербатому, — поди к Симке, пусть разберется с дозорными. Почему Кирилла никто не встретил? Если спали, привязать болванов к деревьям, выпороть и оставить до захода солнца.
Гришка хекнув поднялся и скрылся.
— А у тебя что, Кирюха? — спросил Кондрат, подойдя к бочке. Зачерпнул из нее воду и тщательно умыл лицо и шею.
— Да всадника цапнули. Конь добрый, думали — важная птица, а он вон кем оказался, — Кирилл махнул головой на Пашу. Демьян выпихнул его вперед. Кондрат, вытирая лицо чистым льняным полотенцем, подошел к мальчишке.
— Важная птица, — серьезным тоном с глубоко спрятанной иронией произнес он. — Ты конокрад?
Паша отрицательно мотнул головой и исподлобья уставился на главаря.
— Откуда же тогда у тебя конь?
Паша опустил глаза, помолчав, вытер нос рукавом и, искоса глядя на Кондрата, робко ответил:
— Меня хозяева в Москву послали.
— Так он — барский прислужник! Измываются они над нами, а вот такие им в том помогают! Прихлопнуть щенка! — взбудоражено заорал один из разбойников, белобрысый, почти белый, с белесо-серыми глазами. Некоторые согласно закивали.
— А ну, цыц! — рявкнул на них Кондрат, а потом насмешливо посмотрел на Пашку, присел перед ним на корточки, — он — не барский прислужник, он — врунишка, причем, глупый. У твоих хозяев разве не нашлось кого другого, в Москву съездить, кроме такого желторотика, как ты? Пожалуй, мы его, и правда, прихлопнем.
Пашка смешался, но потом вдруг встрепенулся, глаза его заблестели. Он взволнованно во все глаза уставился на Кондрата, заговорил с жаром:
— Хозяева мои — люди хорошие, народ свой не мучают. А сейчас их под караул взяли, только барин в Москве и ничего не знает, барыня просила его предупредить. А меня послали потому, что только я незаметно со двора выбраться мог…
— Вот как? Хорошие люди, говоришь. Это кто ж такие? — подняв бровь, Кондрат недоверчиво, но уже без насмешки обратился к мальчику.
— Князья Лопухины, — честно ответил гонец.
В этот момент раздался истошный крик, сопровождаемый чьим-то смехом, — это пороли провинившихся караульных. Разбойный люд переглянулся, усмехнулся и почти сразу перестал обращать на те вопли внимание. Кондрат поднялся, задумался, сверху вниз вкось взглянул на Пашу.
— Лопухины? Это какие? Царице нашей они кем доводятся?
Пашка заморгал глазами: «Какой царице? Причем тут царица? … А! Забытая царица Евдокия!»
— Так, брат! Барин наш Степан Васильевич — двоюродный брат царицы Евдокии! — радостно вскричал он.
— Тихо! Ишь, вспорхнул, — строго осадил Кондрат. — Да, будь на троне благодетельная государыня, не было бы ныне такого безобразья, — с сожалением произнес он. — А за что их? Уж, не за то ли, что царицу до власти привесть хотели?
Пашка пожал плечами.
— Не знаешь. Что ж, оно понятно, — уже по-доброму отреагировал Кондрат. — Много народ русский натерпелся от иноземцев, антихристом Петром навезенных, и на троне ныне его дочь, от немки прижитая, его линию гнет. Кругом разврат, грех — духу русского скоро не останется. Одна надежа на нашу русскую царицу. Слышал я: она за старые порядки, за возвращение благодетельных нравов. Да ее до власти не подпускают. А родственникам матушке народа русского надо помочь! — повысил он голос, окидывая взглядом свою братию.
— Это как? — после воцарившегося на минуту молчания спросил русобородый мужик.
— А так! Парнишку этого не только отпустить, но и проводить надобно, чтоб дурного в дороге не случилось.
— И коня отдать? — возмутился Белый.
— Не отдать, а заменить, — грозно молвил главарь. — Его конь утомился. Дать ему сильного, отдохнувшего коня, — а дальше добавил мягче, — и покормить парня, до Москвы путь не близкий. Пошли, милок, как зовут-то? — он похлопал недавнего пленника по плечу и пригласил жестом в свою палатку.
— Павел, — с достоинством представился мальчик.
— Хорошее имя. Про апостола Павла слыхал?
Паша кивнул. В палатке оказался стол и несколько табуретов, да в углу лежал свернутый рулоном матрац. Кондрат сам уселся на табурет и кивнул замявшемуся у входа мальчику, — чего встал? Проходи, садись. Вскоре явился щербатый Гришка, выполнявший, похоже, функции денщика, с куском холодной, жареной на костре свинины и кувшином кваса.
— Ешь, — приказным тоном произнес атаман, разрывая мясо на несколько кусков.