Паша, как велел крестьянский этикет, отрицательно мотнул головой. Кондрат поглядел на него с прищуром. Мальчишка сидел, скромно сложив на коленях руки и потупив взгляд.
— Традиции соблюдаешь — это хорошо, — одобрил разбойник, но затем повысил тон, — однако сейчас не грех — малость от них и отступиться, дабы потом можно было бы вернуться. Так что, давай, ешь без стеснения.
Пашка взглянул Кондрату в глаза и решил, что дальше перечить не стоит, и жадно налег на еду. Кондрат тоже с аппетитом жевал и при этом рассказывал гостю свою историю о том, как был сыном и помощником управляющего в имении боярина Черного. Боярина Петр отправил на плаху после стрелецкого бунта, семейство его сослал в Сибирь, а людей подарил вместе с имением какому-то немцу. Начали новые хозяева мужиков изживать, баб да девок насильничать. Не стерпел Кондрат такого, собрал группу единомышленников и подался в бега. Поймали, били, отправили на каторгу. Тянул лямку там целых девять лет. Представился случай — сбежал. С тех пор и бродит вольным разбойничком по дорогам, протестуя против заведенных антихристом порядков.
— Так что, коль удастся твоему барину исполнить благое намерение, пусть замолвит царице-матушке словцо о разбойнике Кондрате, мол не наживы ради, а только от возмущения душевного, такую жизнь ведет.
Паша обещал непременно передать хозяину эту просьбу.
— Ну, добро, — хлопнул Кондрат по столу, — пора в путь. Гришка, — выходя из палатки, нетерпеливо крикнул он, — Федора сюда и Акима.
Вскоре явился блондин, одетый, не без претензии на шик, в кожаную куртку, перетянутую дорогим ремнем, кюлоты добротного сукна и начищенные кожаные сапоги.
— Звал? — спросил он Кондрата, покусывая крупными, белыми зубами травинку.
— Проводишь парня короткой, лесной тропой до Москвы.
— Будет сделано, — тоном совершенной самоуверенности ответил щеголь.
— Так, чтоб до самой Москвы, чтоб в дороге не случилось чего! Понял, Федька? — прикрикнул Кондрат.
— Да понял! — возмутился Федор и сплюнул кусочек зеленого стебелька.
— Головой ответишь, — погрозил атаман коротким, толстым пальцем. — Аким, — сказал он сухонькому, седому старичку, возникшему словно тень, — оседлай им двух крепких коней, да еще двух дай на смену.
Аким кивнул и исчез.
— Поедете лесом, без надобности людям на глаза не попадайтесь, в дороге промедлений не делайте, — наставлял Кондрат Федора. — В Москве должны быть, как можно, скорее.
Блондин кивал. Кондрат задумчиво огладил бороду.
— Вот еще. Зайдешь в Москве в храм, купишь свечей на полтину. И без них не показывайся…
Федор скривился, но противиться не стал.
Вернулся Аким, ведя в поводу двух оседланных коней, за ним босоногий парнишка лет пятнадцати вел еще двух. Если первые два производили благоприятное впечатление, то данные на смену лошади выглядели старыми и тощими.
— Я же сказал: крепких коней! — заорал атаман.
Аким невозмутимо, не меняясь в лице, развел руками.
— Лучше не нашлось, что ли? — умерил гнев Кондрат, обходя скакунов вокруг.
Старик снова развел руками, потом поднес правую руку с растопыренными двумя пальцами к глазами и махнул ею в сторону.
— Ладно, доскачут, — Кондрат вздохнул. — Ну, с богом, ребятки! — он похлопал Пашку по спине.
Паша и Федор уселись на коней. Двух других Аким с помощником привязали к их седлам. Шагом всадники двинулись через лагерь. Наперерез выскочила красивая простоволосая девушка, с черными волосами и глазами, по виду цыганка, но белолицая, схватилась за стремя красавчика Федора.
— Куда? Надолго?
— Скоро буду, — подмигнул ей блондин и, наклонившись, погладил по щеке. Она отпустила стремя, медленно сделала пару шагов и остановилась, глядя им вслед. Паша обернулся и увидел, как подскочил к ней всклоченный пьяный мужик, хотел обнять. Девушка вывернулась и без слов по-мужски съездила кулаком по пьяной морде, отчего мужик потерял равновесие и хлопнулся на мягкое место. Громко заржали видевшие это разбойники. А амазонка круто развернулась и быстро направилась в свою палатку.
— Зараза! — визгливо крикнул ей вслед сидящий на земле незадачливый ухажер.
Пашка, раскрыв рот и чуть не свернувши шею, наблюдавший эту сцену, повернулся к Федору.
— Ты видел!
— Обычное дело, но Сенька может за себя постоять! — белозубо улыбнулся блондин.
— Сенька?
— Есения! — пояснил Федор.
— А-а, — неопределенно отозвался Паша.
Они выехали за пределы лагеря, и Федор пришпорил коня. Паша старался не отставать.
========== Часть 2. Глава 7. Черный ворон ==========
Серой дымкой через бархатные, золотисто-коричневые шторы вползло в опочивальню Бестужевых утро 26 июля 1743 года. Будто туманом подернуло тесненные обои на стенах, похолодевшую морскую волну на картине, расшитое белой и золотистой шелковой нитью тонкое постельное белье. Анна Гавриловна давно научилась просыпаться в заранее запланированное время, когда это было нужно. Сегодня сон спорхнул с ее ресниц с первыми порывами рассвета. Она разглядывала лицо мужа, немолодое, но приятное, а главное, трогательно-родное. Когда семь лет назад она похоронила своего первого мужа Павла Ягужинского, то и подумать не могла, что сможет полюбить снова. А вот пришло. Робкий, внимательный Мишенька пал на сердце.
— Миша, — позвала она, с нежностью касаясь его слегка шершавой щеки.
— У-у, — не открывая глаз, отозвался Михаил Петрович.
— Мне собираться ко двору нужно.
— Зачем? — спросил Михаил Петрович, таким тоном, как будто говорил: «Не уезжай», — и с мольбой посмотрел в карие, тепло блестящие глаза.
— Нынче начинается подготовка к карнавалу, всем работа найдется — у статс-дам своя служба, — улыбнулась Анна Гавриловна.
— Служба. Бросить бы нам все, да жить вдвоем, никогда не расставаться, — грустно произнес обер-гофмаршал и погладил пшеничные волосы, лежащие на плече жены.
— Мечтатель! — рассмеявшись, воскликнула Аня и поцеловала мужа в губы. Он попытался удержать ее, но она вывернулась. Соскочила с кровати, на мгновение обернулась у двери, ведущей в смежную комнату, бросила с улыбкой, — постараюсь вечером приехать, — и исчезла.
— Я буду ждать, любимая! — Михаил Петрович плюхнулся навзничь на подушки, с наслаждением потянулся и, казалось, на одно лишь мгновение закрыл глаза. Из мира грез и неги его выдернул голос лакея Тихона над ухом и надрывный плач Настасьи — падчерицы, где-то в отдалении.
— Барин, барин, проснись, беда, — тряс его за плечо Тихон.
— Что? — чувствуя внезапный холод, спросил Бестужев, поднимаясь.
— За молодой хозяйкой приехали, арестовывать, и девку ее…
— Кого арестовывать? — отрицательно затряс головой Михаил Петрович.
— Да, говорю же: жену вашу с дочкой…
Михаил Петрович уже не слушал старого лакея, в одном исподнем бежал он в переднюю, где в окружении четырех гвардейцев рыдала Настя. Она была в домашнем, розовом халате, русые волосы плащом рассыпались по плечам, с мольбой и отчаянием смотрела на отчима.
— Что? Куда? Почему? — с вытаращенными глазами подскочил к ним Бестужев, не переставая мотать головой.
— Анна Гавриловна Бестужева и Анастасия Павловна Ягужинская подлежат аресту, — развернул гвардеец перед его лицом лист приказа.
— За что?! Это ошибка! — заорал обер-гофмаршал. — Она ни в чем не виновата — вы не смеете!
— Разбираться, виновата или нет, не наше дело, — резонно заметил гвардеец, — наше дело — арестовать, коли приказано. Анна Гавриловна поехала ко двору, так?
— Да, как ты смеешь?! — схватил бравого служаку за отвороты кафтана Бестужев. — Ты знаешь, с кем разговариваешь, да я тебя!.. — себя не помня, вскричал он.
— Приказ государыни, — вежливо ответил полицейский, аккуратно отрывая от себя ослабевшие руки обер-гофмаршала. Он сделал знак остальным, и они, подхватив под руки Настасью, пошли к выходу.
— Но почему? За что? — уже взывающим тоном вопрошал Михаил Петрович офицера. — Я поеду с вами, — наконец с отчаянным смирением решил он.
— Вы не можете ехать ни с нами, ни за нами, — возразил начальник караула, — кроме того, вам и всем вашим людям под страхом смерти запрещается разглашать то, чему вы были свидетелями. За сим разрешите откланяться, — гвардеец резво кивнул и, круто повернувшись, направился к двери.