— А ты, оказывается, нормальный парень, — поравнявшись с Пашей, бросил Федька ухмыльнувшемуся в ответ мальчишке. Мир восторжествовал.
========== Часть 2. Глава 9. Грань. ==========
Уже и экипаж великого инквизитора скрылся с глаз гвардейцев, стоявших в карауле у оглушенного дома Лопухиных, а Наталья Федоровна все, казалось, слышала его шаги за дверью. Уже не раз порывалась она покинуть кабинет, но в последний момент отдергивала пальцы от хрустальной ручки: нельзя показываться домашним в таком состоянии. Порывами зябкой дрожи накатывало отчаяние. Физически ощутимо то холодные, то горячие иглы страха пронизывали тело от поясницы до подбородка. Слезы подступали к глазам, будто готовые излиться на занемевшие щеки, но, когда Наташа решила дать им волю, чтобы снять невыносимое напряжение, глаза остались безнадежно сухими.
Крик теснил горло и грудь, но все, что она позволила себе, — бессильный стон, уронив голову на стол, и прижав к затылку сцепленные в замок руки. Побелевшие пальцы, сжимались в отчаянии, путаясь в волосах, и запертый стиснутыми зубами и губами вопль прорывался стоном.
«Что делать? Что делать?! — с упорством безумия терзал один и тот же не получающий ответа вопрос. — Знать бы, где сейчас Пашка, удалось ли ему добыть коня, насколько далеко он от Москвы. Хоть бы он успел предупредить Степана. Впрочем, если события будут идти тем же путем, не дождаться мне Степу: следующий этап — тюрьма! — Захолонуло сердце. Наташа резко подняла голову, потемневшими, расширившимися глазами смотря прямо перед собой. — Господи, ведь они приедут! Может быть, с минуты на минуту!»
Она опрометью выбежала в коридор, бросилась к опочивальне. Юбка ночной сорочки до пят путалась в ногах.
— Агаша! — крикнула Наталья Федоровна, переходя на быстрый, порывистый шаг. Горничная оказалась рядом через пару секунд, будто возникла из воздуха. Ставший за последние сутки привычным перепуганный взгляд смолисто-черных глаз выражал готовность ловить каждый жест княгини.
— Одеваться! — Наталья влетела в спальню. — Да скажи Дуняше, пусть подготовит мне смену нательного белья… — она на мгновение задумалась и, расхаживая по комнате с прижатой ко лбу рукой, добавила: — А лучше две… — выдохнув, пояснила: — За мной скоро приедут, — и, перехватив заблестевший взгляд, сжала кулаки. — Цыц! Нечего, чуть что, выть, дуреха! — голос ее взлетел высоко и сорвался.
— Простите, Наталья Федоровна, — прошелестела Агаша, — какое платье изволите?
— Да все равно, какое! — с мучительным нетерпением воскликнула княгиня, вскидывая взор к высокому лепному потолку, но осеклась, — хотя нет, возьми одежду для прогулок, потемнее, и чтоб ткань попрочнее. Платье синего гризету подойдет, пожалуй. Ну, шевелись!
Вскоре она была одета. Агаша занялась волосами. Наталья с ужасом смотрелась в зеркало. «Что тебя ждет?» — спрашивала она мысленно свое отражение. Рассматривала свои руки: белые, изнеженные, с тонкими пальцами и розовыми ногтями, и померещились ей металлические кольца на запястьях. «Стоп! — Наташа представила, как встряхивает саму себя. — Я должна выпутаться. Ради детей! Ради себя! Поэтому, не смей раскисать. Слышишь? — Не смей!» — рявкнула она мысленно. Внешне же только сжались плотнее губы.
Камеристка отошла в сторону. Наташа встала, повернувшись полубоком, снова внимательно огляделась в большом зеркале: высокая, гордая… «Вот так!» — похвалила она себя, собирая волю в кулак. Сосредоточенно вздохнула, обратила спокойный взгляд к Агафье.
— Васеньку приведи, — голос звучал безмятежно, ласково. Она присела на мягкий пуф у туалетного столика, задумчиво осмотрела комнату, отделанную в теплых персиковых тонах, с тяжелыми, мягкими шторами и невесомым тюлем на окнах, рельефными тканевыми обоями на стенах и пушистым персидским ковром на паркетном полу. Совсем недавно ее так заботило убранство дома. Больно нравились стенные шандальцы работы итальянских мастеров. Представляла, как украсит ими свои палаты, будет хвалиться гостям, и писала к мужу в полушутливом тоне: «пожалуй, мой батюшка, изволь мне их купить». Сейчас бы те заботы.
«Я должна вернуться сюда. Непременно!» — упрямо думала Наталья. Она смогла собраться с силами. Только стеснение в груди, не позволяло расслабиться.
Было тихо, шуршала, покачиваясь от ветра, тюлевая занавеска, листва за окном, доносились через стены приглушенные голоса прислуги. Но среди этой тишины возникли — неумолимо, беспощадно, закономерно — звуки другие. Стук кованых сапог и ее имя раскатистым басом донеслись, будто, сквозь сон, и, как во сне, исчезло звучание тишины. Тишина стала ватной. Рвали ее по центру зычные голоса, холодные как сталь клинка. Наташа встала и пошла навстречу звону этой стали, медленно, неспешно вышла из комнаты. Медленно перемещались с каждым ее шагом размытые очертания стен, окон, картин, вырастали четкие пять темных фигур впереди. Ей зачитали постановление об аресте. Она казалась уверенной, невозмутимой. Но взметнулся к потолку, отразился от стен, рассыпался хрустальным звоном детский крик. И телом, и каждой ниточкой души обернулась, вспрянула к нему мать.
— Мамоська! — Васенька, радостно смеясь, бежал к ней во всю прыть своих маленьких пухлых ножек. За ним суетливо, чуть переваливаясь с боку на бок, спешила Дуняша. Она вела его к хозяйке, как та велела, но, увидев солдат, хотела унести обратно. Однако резвый мальчик вывернулся и вот теперь висел на шее подхватившей его матери. Наталья Федоровна в смятении, с жадностью и болью последнего вздоха, покрывала поцелуями его щеки, лоб, глаза, ручки. Малыш заливисто смеялся, думая, что она играет с ним. Подоспела няня. Искаженное состраданием, лицо ее будто отрезвило Лопухину. Княгиня протянула ребенка служанке.
— Я скоро вернусь, сынок. Солнышко мое, я скоро вернусь, — шептала она сыну, отодвигая его от себя. Маленькое личико неожиданно искривилось. Ребенок разразился отчаянным плачем, мертвой хваткой вцепился в вырез ее платья. Наталья Федоровна пыталась разжать маленькие пальчики, дрожащими губами шепча слова утешения, но едва ей это удавалось, как малыш выдергивал ручку и вцеплялся снова. А чья-то тяжелая рука уже тянула за плечо. Сжав зубы, Наталья оторвала от себя руки мальчика, в зажатых кулачках так и остались лоскутки синего кружева, и, наклонив голову, стремительно, не оборачиваясь, пошла к выходу. Караульные еле поспевали за ней. За ними семенила беззвучно рыдающая Агаша, неся в коробке две смены белья. В несколько мгновений перейдя двор, Наталья Федоровна села в карету и зажала уши, но визг ребенка еще долго раздавался в ее памяти.
Время пути, заполненное тщетными попытками отогнать язвящие душу мысли об осиротевшем сыне, о его будущем, будущем других детей, пролетело быстро. Наталья Федоровна не заметила, что карета остановилась. Когда гвардейский офицер распахнул дверцу и приказал выходить, она почувствовала, что не готова встретиться с тем, что предстанет глазам. Она была уверена, что это будет крепость, кровь отхлынула от лица, но… Пока что, это был дворец. Заброшенный, с облупленной штукатуркой, скромный дворец на Красной улице. В бытность свою цесаревною жила в нем Елизавета Петровна. Сейчас императрица не любила вспоминать о том времени постоянной стесненности в средствах, унижений и обид и практически в нем не появлялась. Изначально скромное убранство постепенно обращалось в тлен.
— Арестованная Лопухина Наталья, — объявил стоящей у входа охране начальник караула. Гвардейцы с интересом беззастенчиво разглядывали ее. На щеках княгини вспыхнул гневный румянец.
Начальник охраны велел следовать за ним и, позвякивая связкой ключей, повел вглубь дворца. Пересекли переднюю залу, по шаткой, скрипящей на разные лады деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Потянулась анфилада комнат. Все здесь не знало уборки с неизвестно каких времен. От поднимаемой ногами пыли свербело в носу.
— Много их уже у вас? — праздно поинтересовался караульный, зевая. Лицо его с густой щетиной на щеках и закрывающими всю верхнюю губу усами имело вид усталый.