Елизавета с каждым его словом все больше подбиралась, наклоняясь вперед, пальцы вдавливались в мягкую обивку кресла. Корсет мешал ей дышать.
— В чем еще виновен перед государыней Елизаветой Петровной?
— Не донес, слыша от своей матери и ведая, что маркиз де Ботта всегда в беспокойстве был и в совершенном намерении находился принцессе помогать… — торопясь и запинаясь, наплетал на себя заключенный.
— Что ведаешь о намерениях маркиза де Ботта к повреждению государства российского?
— Хотел короля прусского к войне против России возбудить и привесть… — напрягая память, жалко трепыхался Иван. — Матушка называла маркиза де Ботту человеком умным и говорила, ежели король за принца Иоанна вступится и войну объявит, то чаятельно, что наши солдаты и за ружья не возьмутся.
В груди императрицы стало мало места для сердца. Оно поднялось к горлу, застучало в ушах.
— Сам какие злодейские намерения имел против государыни, с кем, когда осуществить оные хотел? — наступали на Лопухина судьи, голос, выражения лиц их предупреждали о том, что никаких запирательств они не потерпят. Но Иван отчаянно вертел головой: — никаких намерений ни с кем не имел, ни от кого, кроме Ботты, не слыхал… — с умоляюще-истерическими нотками полушепотом повторял он.
— Плачет вон по тебе кнут, видел? — раскатисто выкрикнул в него Лесток.
— Но я истинную правду сказал, богом клянусь, — истово крестился Иван, сгибаясь ниже, подшагивал нерешительно к столу, — вот крест, Богом клянусь, злого умысла никакого у меня не было…
— О своем неудовольствии кому разглашал?
— Го-говорил о том с гвардии Измайловского полка поручиком Иваном Мошковым, да с Николаем Юрьевичем Ржевским…
— И те что говорили? Что мы у тебя каждое слово выспрашивать должны. Все сказывай!
— Говорили, что нельзя не обижаться… Мошков говорил, что принц Гессен-Гомбургский несколько раз его чинами обходил, и рад был бы правлению принцессы Анны…, — сбивчиво припоминал все, что было и не было, запуганный Иван. — Отец и мать, и графиня Бестужева говорили между собой, что государыней недовольны, но злого умысла не имели, — во все глаза глядя на судей, опять затряс головой Ваня.
Судьи остались недовольны. Припугнув Ивана в очередной раз, они велели его увести. Едва за Лопухиным закрылась дверь, Елизавета грубым движением отдернула штору. Лицо ее было сурово. Встала.
— Что скажете?
— О подлинном своем намерении к произведению злого умысла не объявляет, — кривя губы, проскрипел Трубецкой.
— Ежели сущей правды не покажет, — с воинственной дрожью отреагировала императрица, — поступайте с ним, — сжимая губы и напирая на свистящие и шипящие звуки, указала, — как с сущим злодеем, жестоким розыском!
*
— Ты чего, как в воду опущенный, вот уж который день, а, Ванька? — Растопыренная волосатая лапа дружески врезала по обтянутому синим сукном мундира плечу.
— Что? — переспросил Мошков, растерянно взирая в широко улыбающееся, торчаще усатое лицо подполковника Кряжева. — Что ты сказал?
— Ба, да ты совсем скис! — Кряжев уселся за стол напротив Мошкова. — Я спрашиваю, что случилось? Второй день, как больной, ходишь. И дружка твоего — Ваньки Лопухина, что-то не видать.
— Та… — с горечью в голосе, неопределенно махнув кистью руки, ответил Мошков и снова отвернулся к мутному окну провожать рассеянным взглядом проезжающие мимо экипажи.
— Так ты что, не в курсе дела? — повернулся к Кряжеву из-за соседнего стола поручик Зотов. — Арестовали Ваньку-то.
— Когда? — оторопел Кряжев, застыл с полуоткрытым ртом и кружкой пива в руке.
— Позавчера, — глухо ответил Мошков.
— Так ты знал? Из-за этого такой? — развернулся к нему Кряжев, расплескав пиво. — За что ж взяли?
— Я без понятия… — пожал плечами Иван, после паузы неожиданно добавил, — я к нему пошел, а там караул… да после слышал, что вчера и мать его в крепость посадили.
— Да ты что?!
— Ты с луны свалился, Сашка? — воскликнул сидящий за одним столом с Зотовым Черемисов. — Или из запоя сегодня вышел? Кругом только и толкуют, что Лопухиных обвинили в заговоре. Вроде донос какая-то сволочь настрочила… на Ваньку.
— В последнее время крепко обрабатывали его Бергер с Фалькенбергом, — задумчиво отметил Мошков.
— Ванька сам виноват, за языком не следил, — тихо сказал Зотов, не оборачиваясь. — Теперь еще жди: тех, кто его жалобы слушал, хватать начнут.
— Вот и я о том, — еще тише, будто самому себе, произнес Мошков, смахнул со лба волосы, тяжело опираясь на стол, встал и пошел к выходу. За ним подскочил Кряжев, забыв про свое пиво.
— Так, что за заговор? Ванька тебе что-нибудь такое говорил? — поспешая рядом, донимал он Мошкова.
Через полчаса Саша Кряжев вернулся в трактир. Подошел к Зотову и Черемисову, ляпнулся на громоздкий табурет.
— Ваньку арестовали… прямо на улице, — с выражением непонимания и недоверия сообщил он, залпом осушил кружку Зотова. — А с меня взяли подписку о неразглашении.
*
Мошкова повели сразу на допрос в застенок. Желваки играли на его бритых щеках. «И зачем я только болтуна этого слушал. Знал ведь, не доведет его язык до добра. Вот, вляпался сам и меня за собой потянул, дурак!»
Судьи, прежде, чем вопросы задавать, продемонстрировали ему орудия пытки — не вздумай, мол, дурить и запираться.
«Ну, спасибо тебе, Ваня, — со злостью думал Мошков. — Удружил! Ну, и сам, раз так, не обижайся, все, что от тебя слышал, все расскажу. Мне за твою глупость спину под кнут подставлять неохота».
— Какие слова от преступника Ивана Лопухина о принцессе Анне слыхал? — свирепо спросил Ушаков.
— Лопухин говорил, принцессу скоро в Брауншвейг отпустят, а с нею и весь штат, и молодого Миниха, — уверенно, делая небольшие паузы на припоминание, начал говорить Мошков, — а он будет по-прежнему ее камер-юнкером. Слышал он это от Александра Зыбина, который сказывал это его матери.
— Поносительные слова о ее величестве употреблял ли Лопухин и какие?
Мошков колебался минуту, опустил голову, рассматривая свои стиснутые замком руки, потом ответил негромко:
— Поносительные слова он говорил, а какие, я своим языком повторить не могу.
— Почему же не донес на сего преступника? — неожиданно насмешливым тоном спросил Лесток.
Мошков вновь отвел взгляд, сокрушенно покрутил головой.
— Не донес, думая, что принцесса будет по-прежнему… — тихо произнес он, потом добавил громче, — тогда дружба с Лопухиным была бы полезна, — и уставился в пол.
— О его намерениях к повреждению государства, что слышал?
— Ничего, — с удивлением посмотрел на судей Мошков.
— Врешь! — крикнул Ушаков. — О том, что Пруссия может объявить войну России, говорил он? Правду нам говори, урод!
Арестант скрипнул зубами, с полминуты молча смотрел на инквизиторов.
— Так, намерение Пруссии — это не намерение Лопухина, — с язвительной гримасой ответил, наконец, он. — Об этом была речь.
— Ах, гаденыш, он еще издеваться над нами вздумал! — вскричал Никита Юрьевич, кинулся к Мошкову. Хотел ударить в лицо, но парень отвернулся, получилось вскользь по уху. Князь принялся бить его по затылку, по шее, снизу норовил попасть в зубы, таскал за волосы. Иван отворачивался, закрывался руками и все никак не падал со стула.
— Оставь, Никита Юрьевич, у нас для этого палач имеется, не надо у него хлеб отнимать, — недовольно скривился Ушаков.
— Так, зовите палача — что с ним разговаривать! — раз по-хорошему не понимает, — тяжело дыша, ответил Трубецкой.
— Успеется. Может, юноша нам и по доброй воле еще что расскажет, — невозмутимо улыбаясь, возразил Лесток. — Так, что говорил Иван Лопухин о войне с Пруссией? — обратился он к вытирающему кровь с разбитого носа Мошкову.
— Говорил, может быть, король прусский захочет помочь принцу Иоанну, т.к. он его племянник, — угрюмо ответил Иван. — А он тогда воевать не пойдет…