Вот он, долгожданный миг: муж распахнул двери и, полный благодарности и счастья, направился к постели жены. Легкий ветер с моря раскачивал тонкую ткань штор, благостной прохладой разряжал летнюю духоту.
— Натальюшка!
— Оставьте меня, сударь! — негодование и обида сорвались с натальиных губ и, направляемые сердитым взглядом из-под нахмуренных бровей, вонзились в мужа.
Степану показалось, что на него вылили ведро холодной воды. Он в растерянности остановился посреди комнаты, судорожно пытаясь сообразить, чем мог заслужить подобный прием. Но долго размышлять не пришлось:
— Вам бы только скалиться! Вся жизнь — сплошное удовольствие, а до того, что я в родовых муках только что чуть не умерла, и дела нет! — со слезами выпалила новоиспеченная мамочка и в сердцах повернулась к мужу спиной.
Степан, виновато улыбаясь, развел руками. Он мог бы рассказать ей, что и сам чуть не умер. Как волновался, как хотел бы взять на себя ее мучения… Но вместо этого он опустился на колени перед кроватью и, ласково коснувшись ее плеча, прошептал:
— Спасибо за сына, я в неоплатном долгу перед тобой, Наташа.
Наташа повернулась к нему со сдержанной улыбкой.
— Ты уже видел его?
Степан кивнул:
— Он такой красивый, как и ты, — сказал он, протягивая букет.
— А мне показалось, что он на тебя похож, — окончательно оттаивая, сказала Наталья. — Давно ты приехал?
— Не знаю, — пожал плечами Степан, и оба тихо рассмеялись.
Вошла Матрена Ивановна с пищащим младенцем.
— Он хочет есть, дай ему грудь, — сказала она, отдавая ребенка дочери, и вышла.
Степан присел на край кровати. Глядя, как Наташа кормит их новорожденного сына, он чувствовал себя счастливейшим из смертных.
— Как мы назовем его? — спросила Наталья.
— Может, Иванушкой, скоро праздник Ивана Купалы, — подумав, предложил Степан.
— Хорошо, пусть будет Иоанн.
Наевшись, Ваня уснул. Наташа хотела встать, чтобы переложить ребенка в колыбель, но Степан остановил.
— Дай мне.
С трепетной нежностью он положил ребенка в маленькую кроватку и вернулся к жене, которая, откинувшись на подушки, сладко зевала.
— Ты на меня больше не сердишься, милая?
Наташа, улыбнувшись, отрицательно мотнула головой. Но нужно было показать, что, тем не менее, ничто не забыто.
— Однако спать я с тобой больше не буду, если только не придумаешь, как сделать так, чтобы самому рожать.
Степан Васильевич, рассмеявшись, погладил ее по волосам.
— Как пожелаешь, любимая.
*
Время шло, подрастал всеобщий любимец и баловень Иванушка. Через два года Наталья подарила мужу еще одного сына, которого назвали его именем. Потом родилась дочь. Все, вроде бы, было хорошо. Может быть, так и наладились бы их чувства, и зажили бы они в любви и согласии. Да вот беда: Степан Васильевич то в один поход уйдет, то в другой. Только ледок меж ними начнет таять, а его уж опять зовет долг военный и государственный, а Наталья остается в пучине светской жизни.
Наталья хранила супружескую верность, пока в 1726 году среди приближенных императрицы Екатерины I Алексеевны не возник белокурый, высокий красавец — Рейнгольд Левенвольде, пожалованный ею графским достоинством. Немало сердец разновозрастных особ женского пола было разбито этим голубоглазым кавалером, одетым модно и ярко в кафтаны, бриллиантами расшитые, — бриллиантами, женами многих знатных мужей, да и самой императрицей даренные. Умело разыгрывая карту своей незаурядной внешности и ловко манипулируя алчностью, леностью или глупостью высоких чиновников, умный, корыстолюбивый и тщеславный курляндский юноша выдвинется на должность обер-гофмаршала и некоторое время будет исполнять одну из ведущих ролей в российском государстве. Но это позже. В двадцатых же годах восемнадцатого столетия он был, по сути, всего лишь удачливым придворным жиголо. И случилось так, что повстречалась с этим героем-любовником на светском приеме Степана Лопухина жена — красавица Наталья. С первого их танца стало видно: быть в семействе Лопухиных раздору. Наташа рядом с этим нарядным аполлоном еще милее кажется, смеется и прямо светится вся, в глазах огонь, на щеках румянец.
Поначалу не хотел, боялся Степан замечать то, что всем уже стало ясно, расползающиеся слухи будто не слышал, насмешливых взглядов не замечал. Но слепым и глухим тоже можно быть до определенного предела. Пришлось ему взглянуть-таки правде в глаза. А что ж дальше делать? Не такой он человек, чтоб с кулаками на женщину бросаться, и на разговор прямой решимости не хватало. Все же тлела где-то надежда: может, напрасны подозрения, лживы слухи, и Наташа действительно лишь в дружеских отношениях с новым ухажером. А она именно так и объясняла свои с ним встречи, когда муж пытался издали разговор начать. И с какой бы стороны ни подступался Лопухин к жене с расспросами, она то отшучивалась, переводя разговор на другую тему, то на него же и обижалась, обвинив в напрасном к ней недоверии, а сама будто даже ласковее, чем раньше, вилась вокруг него, как лиса. Но легче от этого не становилось, сжимающая грудь тоска росла.
Он терпел, пока однажды, приехав в один из своих домов, не застал жену в объятиях любовника. Боль была такой, что зарябило в глазах, и не нашел он ничего лучшего, как выбежать из дома и в ближайшем кабаке напиться.
Дотемна просидел Степан Лопухин в том питейном заведении, никого не видя, ни на чьи вопросы не отвечая. Домой пришел ночью. Кареты левенвольдевой во дворе не было, в комнате Натальи тихо. Подойдя к двери женушкиной опочивальни, Степан Васильевич некоторое время стоял в пьяном отупении, решая, что лучше: стучать или войти без стука. Наконец он толчком распахнул дверь, ввалился в комнату, как был с улицы: в сапогах и засыпанном тающим снегом тулупе. На прикроватном столике жены стоял подсвечник с тремя горящими свечами. Наталья вспорхнула с кровати, сделала несколько шагов навстречу мужу. Качнулось пламя свечей, бросая колеблющиеся тени на стены, резную, украшенную позолотой мебель, на красивое, испуганное лицо неверной супруги.
— Степа, ты что? Что с тобой?
— Желаю выслушать ваши объяснения, сударыня, — стараясь изобразить язвительную усмешку, сказал Степан. Много пить он не умел и не привык и потому сейчас с трудом ворочал языком. — Как вы изволите оправдываться?
— Степушка, давай поговорим утром, — улыбнувшись, слегка дрожащим голосом произнесла Наташа, приблизившись к мужу, и попыталась мягко вытолкать его из комнаты. Но муж грубо схватил ее за руки, сжал их.
— Нет, сейчас! Объясни, что ты себе позволяешь … — он шумно выдохнул, прервавшись на полуслове.
— Отпустите меня! Вы пьяны, идите спать! — воскликнула женщина, вырываясь от него, но Степан удержал, рывком притянул к себе.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, вы не в себе, — стараясь изобразить возмущение, повторила Наталья.
— О чем я говорю?! — Супруг швырнул ее на кровать, приходя в не свойственное ему состояние ярости и склоняясь над ней: — О том, что я видел! О махателе твоем!
Наталья, стараясь сохранить в себе мужество и обескуражить мужа, сменила тон и, прищурив глаза, прямо ему в лицо выплюнула вопрос:
— А что такого вы увидели, о чем раньше не знали?
Степан задохнулся, на мгновение отшатнулся, себя не помня, наотмашь ударил ее по щеке, единственный раз за всю их совместную жизнь. Наталья Федоровна расплакалась.
— Давайте, сударь! Бейте! Не по своей воле я шла за вас, и вам то известно! А он… Он — жизнь моя! Я люблю его! Вы можете запретить мне его видеть, запереть меня под замок, но тогда можете и жизни лишить, все одно она не мила мне…
Степан Лопухин медленно, шаткой походкой отошел к двери. Злость прошла, опьянение тоже. Еще раз с тоской посмотрев на жену, он ушел к себе.
Наталья полночи проплакала, уткнувшись в подушку, а ее муж, просидев до утра у раскрытого окна своей спальни, решил, что бороться бесполезно: «Пусть живет, как может. Видно, и в самом деле любит она его, этого павлина напыщенного. Может, когда-нибудь она поймет…»