— Ага, так то Ванька, а чтоб она сказала нам, если б брюхатую Лилиенфельд на виску вздернули! — подхватил, тряся головой, великий инквизитор. — Это тебе не Анна Иоанновна. С государыней Елизаветой деликатность нужна, — тут он на мгновение переменился в лице и, воздев глаза кверху, чувственно произнес: — Ея Величество — натура тонкая, нежная.
Услышав имя императрицы, Трубецкой стушевался, отговариваться стал:
— А то у нас, кроме Лилиенфельд, не у кого подноготную пытать. Про Соньку ж спросить надобно, дабы высочайшие чувства не ранить…
— Ежели б она еще была та подноготная! — зашипел змеею Андрей Иваныч. — Что мы самим себе-то глаза замазать пытаемся. Давайте называть вещи своими именами. Нам надо потопить Бестужевых! Любой ценой. Уже понятно, что никакого заговора на самом деле в помине нет, — громким шепотом бросил он подельникам. — И нам не правда от них нужна, а чтоб признались, в чем на-до! — Трубецкой казался обескураженным. Лесток же взирал на главного сыщика с циничным любопытством.
— И что же вы предлагаете, исходя из наших обстоятельств? — спросил лейб-хирург.
— Я не предлагаю. Я утверждаю, — с рвением ответил Ушаков, — прежде чем вынуждать их к показаниям, нужно дать им понять, что!.. от них требуется.
— Хорошая мысль, да только как им дашь понять, когда велено всякий раз к заключенным идти с секретарем, — криво улыбнулся медик. — Пойти к ним в камеру тайно, припугнуть перед допросом — вдруг проговорятся перед Демидовым…
— Греха не оберешься! — вновь оживился Трубецкой. — Государыня к Бестужевым больно трепетно относится, за любую мелочь хватается, лишь бы в их виновность не поверить. По мне, так быть того не может, чтоб, вращаясь в эдакой компании, хоть бы Михайла ни единым словом бы себя не запятнал. Нет, надо просто хорошо поспрашивать.
— Знать надо, о чем спрашивать, — грубо оборвал его Ушаков. — Но тайно лучше все же ничего не делать. Сами вопросы нужно так задавать и построить в таком порядке, чтобы прямо к вице-канцлеру бы вели. И линию уже потом не ломать!
— Экий ты умный! — ехидно заметил Трубецкой.
— Пожалуй, я с тобой согласен, Андрей Иваныч, — сказал Лесток. — Так и сделаем.
*
На следующий день у следователей и судей кипела работа. Их, настойчивых и предприимчивых, приготовившихся к быстрой и легкой победе, уже изрядно раздражало медленное продвижение дела. Было вложено много сил, много времени. Довольно мышиной возни. Решили развернуть работу широким фронтом.
С утра пораньше призвали капитан-поручиков Коковинского и Кутузова и направили обыскивать дома Лопухиных и Бестужевой.
Производили допросы Натальи Лопухиной, Александра Зыбина, Анны Бестужевой. Недвусмысленно предупреждали их о предстоящих пытках в случае запирательства. Требовали открыть свои преступные умыслы, назвать своих доверенных лиц, от коих имели переписку. Спрашивали о письмах от маркиза де Ботта и Юлии Менгден — любимой фрейлины принцессы Анны. Но заключенные не имели ничего добавить к уже сказанному.
— Нам остается только выдумывать небылицы и сознаваться в небывалых преступлениях, — сказала Бестужева на очной ставке с Лопухиной.
— Но вы вели разговоры о содержании принцессы — это совершенно ясно показал Ванька Лопухин. Откуда такая информация?! — свирепел Ушаков.
— Де Ботта говорил мне об этом, — быстро сказала Наталья, — говорил перед отъездом.
— Что еще говорил де Ботта? Что вы планировали предпринять для изменения ситуации?
— Только, что содержит генерал Салтыков принцессу канальски, бранит ее. И более ничего, — Лопухина оставалась спокойной.
— И тебе не стало любопытно узнать больше о своей любимой госпоже? — сквозь язвительный тон Лестока откровенно просачивалась злость.
— Я спрашивала, — стараясь скрыть растущую ненависть к судьям, отвечала Наталья, борясь с сильнейшим желанием плюнуть им в лицо. — Но маркиз отвечал: «Что тебе до того дела».
— Что родственники ваши думают об этом?
— Ничего. Они ничего не знают.
— А муж и брат его? — допытывались у Бестужевой. Тщетно. Она по-прежнему все отрицала.
Пытались увещевать Зыбина:
— Это не твой умысел, зачем покрывать мерзавцев? Принеси императрице чистую повинную. Государыня милостива — она простит твою нерасторопность в радении о безопасности государства. Не приводи себя к тяжкому истязанию и розыску! — Напрасно. Зыбин разводил руками: рад бы помочь, да ничего другого он не знает.
— Подумай, всегда можно припомнить что-нибудь еще, — Лесток доверительно наклонялся к арестанту, но тот упрямо не желал понимать.
Производили очную ставку Лопухина и Мошкова. Зачитали показания Мошкова.
— Что ж ты топишь меня, Ваня? — с робостью обратился к другу Лопухин.
Мошков, до того времени не смотревший в его сторону, обернулся, сверкая глазами.
— Я тебя топлю?! — крикнул он со злым смехом. — Это я, оказывается, втянул тебя в эту историю! Это я — первый назвал твое имя! Так?!
Лопухин опустил голову.
— Я же только правду… — тихо, как будто самому себе оправдывался он, — ведь ничего такого… А ты?.. — Он заплакал. — На моем месте не сказал бы?
Мошкова покинул его праведный гнев.
— Вот и не обессудь, — с досадой сказал он. — Я тоже — только правду.
— Ты настаиваешь на своих показаниях? — спросил у него Ушаков.
— Настаиваю, — твердым тоном, стараясь вернуть прежнюю решимость, ответил Мошков.
— А ты что же, с чем-то не согласен? — тоном насмешки и угрозы, обычным для обращения к Лопухину, спросил Андрей Иваныч.
Иван сжался, не смея смотреть судьям в лицо, беззвучно шевелил губами. Точнее, то приоткрывал рот, будто намереваясь что-то сказать, то, оробев, закрывал его. Ушаков прикрикнул на него. Тогда арестант, вздрогнув и еще больше съежившись, заикаясь проговорил:
— В том месте, где про короля Фридриха… я говорил, что вряд ли кто станет драться, — он судорожно вдохнул воздух, — ведь Иоанн Антонович был нашим государем… — еще тише.
— Громче! Что бубнишь себе под нос?!
Строгий рык великого инквизитора вновь заставил подсудимого встрепенуться.
— …вряд ли станут драться, — повторил он громче и, снова понижая голос, добавил, — но умыслу передаться пруссакам у меня не было.
— А с чего Мошков тогда взял, что как раз такие намерения ты имел? — набросился Трубецкой. — Ему-то врать незачем, а? Или есть? Разыскивать вас, чтоб разобраться, который врет?!
— Могло быть, что он неправильно меня понял… — срывающимся на хрип голосом, трясясь, попытался защищаться Иван.
— Ишь ты какой?! — визгливо заорал Никита Юрьевич. — Смотри, какая скользкая тварь! Как поймаешь его на слове, так сразу — не так его поняли! Правду говори, паскуда!
Лопухин ничего не ответил. Он прижал скрещенные руки к груди, раскачивался и нервно комкал ворот рубахи. Только беспорядочно подергивал головой в отрицательном смысле.
*
Она узнала его не в первое мгновение. Зато сразу зашлось, защемило сердце. На шатком табурете перед следователями сидел человек, весь окровавленный. Свежей неостывшей кровью была пропитана рубаха, наброшенная на ссутуленную спину, кровь была на безвольно обвисших руках, на непонятного цвета спутанных волосах. Голова и вся фигура мелко раскачивалась и подергивалась в такт шумному, судорожному дыханию. Обращенный к полу, небритый профиль был болезненно знакомым. Узнала. Но боялась поверить.
— Ваня? — прошептала Наталья Федоровна, моля бога, чтобы человек не откликнулся, чтобы оказалось это наваждение ошибкой.
Но сидящий на стуле, вздрогнув, обернулся, упал с табурета на колени: то ли ноги подкосились, то ли не осмелился подняться в рост.
— Мама! Матушка! — хрипло воскликнул Ваня, вытягиваясь к ней.
Теперь она видела его лицо, распухшее, сизое, белки глаз сплошь красные. Ему можно было дать лет сорок, но выражение детское, беспомощное.
— Сынок, — Наталья Федоровна кинулась к нему, но только и успела коснуться пальцами влажных волос. Ее дернули назад, оттащили.