“Не смей! Не смей!” — наказывала она ему мысленно, отчаянно надеясь, что услышит он этот внутренний крик. Чувствуя озноб, медленно поворачивала голову из стороны в сторону, не отрывая взгляда от его глаз. — “Не смей!”
— Матушка, не переживай: ничего мы такого не сделаем. Их бог накажет! — взяв ее за руку, сказал Абрам.
Наташа чуть не заплакала, закрыла ему пальцами рот, в тревоге посмотрев на дверь. Охранник, вроде бы, не обратил внимания на слова мальчишек. Может быть, ничего не слышал. Степан Васильевич положил руку на плечо сына и, когда тот повернулся к нему, предостерегающе покачал головой. В разноголосом гомоне возникла пауза, и караульный заинтересованно обернулся.
Наталья Федоровна глядела через комнату на по-прежнему неподвижно лежащего Ивана.
— Мы же совсем забыли про Ваню, — всхлипнула Настя. — Ванечка, милый, — бросилась она к брату.
Охранник потерял интерес к происходящему.
Ваня, услышав голос сестры, сильнее сжал голову руками, вжался лицом в тюфяк.
— Ванечка, ну что ты, — зашептала Настя, — посмотри на меня, хороший мой, — в голосе нежность и жалость. Прижалась лбом к его волосам.
Иван повернул к ней бледное лицо и вдруг со стоном дернулся к ней, крепко обнял за шею. Комната стала похожа на муравейник: дети сновали от родителей к кровати брата и обратно.
Степа присел рядом с отцом и на удивленный взгляд родителей ответил:
— Еще успею с Ванькой пообщаться: мне велено ехать с вами. Но так лучше, — он весело улыбнулся, — чем Сибирь хуже дальней деревни? А так, я буду с вами рядом.
Наташа прислонилась к плечу Степана Васильевича и задумчиво смотрела на Степу. И не могла понять, грустно ей от такой новости или, напротив, спокойнее.
— Мамочка, тебе очень больно? — неожиданно спросила подошедшая Катюша и погладила Наташу по руке. Та встрепенулась, быстро замотала головой, стараясь придать лицу, как можно, более радостное и беззаботное выражение. Потом прижала дочку к груди.
— Время вышло. Родственники выходите, — слова охранника, сказанные громким, но ровным голосом, прозвучали, как гром. Младшие Лопухины снова кинулись к родителям, к Степе. Девчонки разревелись, включая и старшую Настю. Степа с отцом сгребли их в охапку. Мальчики, судорожно сглатывая и моргая глазами, отчаянно старались сдержаться. Они прижались к матери.
«Неужели никогда больше?!»
— Давайте быстрее, порядок… — вяло потребовал караульный.
Наталья Федоровна, пряча слезы, поцеловала каждого ребенка. Степан Васильевич всех по очереди перекрестил. Ссыльным разрешили проводить близких до выхода из здания. У Натальи Федоровны сильно кружилась голова, и подгибались ноги. Степа поддерживал ее. Дети жались со всех сторон, стараясь получить и отдать в последние секунды, как можно больше тепла и нежности.
Едва тронулись кареты, увозящие детей, Наташа дала волю слезам. Степан прижимал ее к груди.
— Мама, с ними все будет хорошо, вот увидишь. Не плачь, — успокаивал идущий рядом Степа.
Входя в свою комнату, они заметили наконец прислугу, которая тенью стояла у двери. Наташа, проходя, вскользь пожала руку обливающейся слезами Агафьи.
«Бедная девочка! Небось, сама вызвалась меня сопровождать, глупышка», — подумала княгиня о своей молодой служанке. Взгляд ее безразлично пролетел по красивому лицу девушки с большими оленьими глазами и вьющимися темными волосами. Полыхнуло тусклое: «Кто это?» — и тут же погасло.
Навстречу им встала со своей кровати Аня. Наташа посмотрела в полные тоски глаза и почти бессознательно потянулась к ней. Обнялись. Они столько лет были подругами по жизни, теперь еще и по несчастью. Но Ане гораздо тяжелее, ведь едет она в ссылку совсем одна, а родственники так и не приехали проститься с ней. Все время она находилась в комнате, но старалась оставаться незаметной, чтобы не мешать бурному прощанию Лопухиных. Лежала, глядя в стену, и ждала, что вот услышит стук колес. Но ей не довелось даже повидаться с детьми и мужем.
Женщины сидели, прислонившись друг другу, держались за руки. Раньше они всегда находили друг для друга слова утешения, теперь остались только рукопожатия и взгляд. Немного. Так, и это скоро отнимут. Они не тешились напрасными надеждами: ссыльных по одному делу, если только они не одна семья, никогда не определяли в одно место. Значит, скоро разлука. Возможно, навсегда. Могли ли они думать?
Ни Наташа, ни Аня не обратили внимания на шаги в коридоре: там все время кто-то ходил. В комнату вошел конвойный.
— Анна Бестужева, к вам прислуга. Вы можете использовать этих людей только на отведенной территории. Ни с какими поручениями отсылать их в другие места без разрешения начальника охраны нельзя, — казенно-четким голосом объявил он.
В дверях показались люди. Первая ворвалась большая и пышная престарелая кормилица.
— Чадушко моё! — навзрыд крикнула она с порога и, вытянув вперед руки, подбежала к Ане. Схватила ее лицо в большие мягкие ладони, поцеловала в щеки, в лоб. — Дитятко моё! Душенька моя горемычная! — причитала мамка. — Да, что же это!
Наташа встала, освобождая няньке место, отошла к своим. Аня обняла кормилицу, уютную, теплую, и расплакалась. В первый раз с момента ареста. До сих пор, как бы худо не было, не могла, будто слезы были заперты. Горе, страдания накапливались и спрессовывались внутри и не имели выхода, давили тяжелым грузом. Но только прочнее становились запоры. А сейчас склеп души распахнулся, и Аня не могла успокоиться, пока не выплеснула все, что накапливалось в течение месяца там, где чистилище уже не пугает.
— Ты не думай, девочка, тебя не позабыли, — кормилица, плача, гладила Аню по волосам, — доченек твоих и Сереженьку брат Михайлы Петровича повелел в деревни отвезти сразу, как тебя схватили. Они, поди, и не знают ничего. А сам Михайла Петрович под арестом. Но ему-то что, его выпустят скоро. Бедная ты моя! Ничего. Я за тобой ходить стану, выхожу…
В комнате стало не протолкнуться: ссыльных вместе с прислугой набралось четырнадцать человек. Это на четыре кровати. Конвой решил перевести Бестужеву в другую комнату. Для прислуги на пол набросали соломы и застелили сверху каким-то тряпьем. С возов с одеждой и утварью, которые милостивая императрица, как выяснилось, разрешила взять с собой, позволили взять одеяла. Не успели разместиться, как позвали в общую комнату ужинать. Понятно, что никто даже не прикоснулся к постной похлебке. Физически был способен есть только Степа, но ему кусок в горло не лез. Попробовали пить воду. И то сложно.
После ужина Лопухиных ждало новое потрясение. Объявили места ссылки. Супругам Лопухиным вместе с сыном Степаном определен был для проживания Селенгинск — забытый богом острог в Забайкалье, о которым они ранее и не слышали. Ивану же предстояло следовать на Чукотку в Охотск. Значит, лишь какое-то время пути они будут вместе, а потом — расставание.
«Сколько же еще мучений отвела нам судьба!» — горько думала Наташа.
Бестужеву ждал стылый Якутск.
Наташа ощущала запредельное перенапряжение: измученная, она нуждалась в покое, в отдыхе, но отдыхать не получалось.
Перед сном Агаша спросила шепотом, не желает ли барыня сходить «до ветру». В сопровождении караульного они посетили отхожее место во дворе (какое счастье, что не в жилой комнате!). Когда возвращались, проходили мимо комнаты конвоя, и до Натальи Федоровны долетел обрывок разговора.
— … прямо так и сказал?
— Такими точно словами.
— Что ж, отпишем об том Андрею Иванычу, посмотрим…
У Лопухиной стало темно перед глазами, лицо Агаши расплылось белым пятном и исчезло. Она пребывала уже где-то не в этом мире, когда служанка, пытаясь удержать ее, сползающую по стенке, звала на помощь. Из караульной выбежал офицер, подхватил обмякшее тело.
— И что вы все время бегаете, Наталья Федоровна? — проворчал он. — Ведь живого места нет. И не лежится.
Прибежал перепуганный Степа, за ним Степан Васильевич. Офицер передал им Наташу, принес стакан воды.
Где-то в другом мире Наташа почувствовала студеные брызги у себя на лице, обернулась и увидела, что сидит в коридоре, а под руки ее держат сын и муж. Подняли и довели до кровати. Закрыв глаза, она все силилась вспомнить. Случилось что-то страшное. Что? Много чего произошло в тот бесконечно длинный день. Утром она проснулась в камере: «Неужели это было еще сегодня?»