Рядом разворачивались странные, совершенно немыслимые в прошлой жизни отношения Степы и Есении. Она девица и красивая, и умная, хоть и не благородного происхождения, но и на крепостную непохожая, со сквозящем в каждом движении и взгляде чувством собственного достоинства. Не мудрено, что Степе она приглянулась. Есения же на него смотрела с благодарностью (как выяснилось, это он первый ее от жандармов укрыл), а где-то и с восхищением, но стоило ему на шаг ближе подойти шарахалась.
— По жениху своему тоскует, убитому, — потихоньку шептала госпоже Агашка.
— А ведь могла б и подпустить к себе Степу, пока живота не видно было, а потом “осчастливить”. Хоть и ссыльный, а все же князь, — думала Наташа и проникалась к дикарке невольным уважением.
Да и в остальном Есения делала для названных хозяев много хорошего. Одни отвары ее целебные, чудодейственные чего стоили. А охотилась так, что мужчины, белой завистью покрываясь, восторгались. И всегда она казалась собранной и рассудительной.
Тем более неожиданным стало увидеть зареванную Есению с узелком скудных пожитков в руках. Как выяснилось, Митроха — один из двух дворовых людей Лопухиных — не иначе как по доброте душевной просветил новенькую служанку, что по факту она теперь крепостная. И значит, и дитя ее родится крепостным. А, не дай бог, случится что с хозяевами, поведут их продавать на рынок как скотинку. Попытаются бежать — запорют досмерти.
В общем, наслушавшись Митрохи, собралась она в бега податься, пока дите еще не на руках, а под сердцем. Но в последний момент сообразила, что сколь бы она с лесом не роднилась, а в феврале одной на сносях ей в забайкальской тайге не выжить. Как выйти к ближайшему поселку она не знает. Да и где он — ближайший? Может, за сотни верст. Если же роды в глуши застанут, то и подумать страшно. Села тогда Сеня на печную приступку и — невиданное дело — расплакалась. За тем занятием Агашка ее и застала. Привела в господскую хатёнку.
— Вы простите меня, — опустив глаза, повторяла Есения, — но не хочу я такого для своего ребенка. Не хочу.
— Не винись, — хмуро, но беззлобно ответил Степан Васильевич, — никто б не захотел. Но в бегах сгинешь и дитя сгубишь.
— А если ей замуж выйти? — покусав губы, вдруг спросил Степа, — Не за крепостного? Дитя тогда тоже в крепость не пойдет.
— И за кого ж мне выходить? — исподлобья глядя, усмехнулась Есения, хлопая мокрыми ресницами.
— За меня, например, — Степа пожал плечами.
Глаза Есении стали, как плошки. Да собственно и не у нее одной.
— Шутите, барин? Неужто женитесь на такой как я, да еще и с приплодом?
— Почему нет? — качнул головой Степа. — Из высокородных нынче никто мне партию составить не мечтает. И если от такого шага только нарождающаяся жизнь счастливее станет, почему б не сделать?
Степан Васильевич и Наталья только переглянулись ошарашенно, а Степа, расценив отсутствие возражений как согласие повел обомлевшую Есению к коменданту.
— Ну и признал бы байстрюка. Жениться-то зачем? — ворчал, недоумевая, Ангусаев. Но разрешение дал.
Через неделю Есения превратилась из служанки ссыльных князей Лопухиных в одну из них. На нежданного мужа своего она во время венчания смотрела с тревогой, страхом и смирением. Но, когда вышли из церквушки Степа отвел только что обретенную жену в сторонку, по прикрытым простенькой белой косынкой волосам погладил и, глядя спокойно и ласково, сказал несколько слов. Сенька от тех слов изумленно вскинулась, взлядом, каким на иконы смотрят, уставилась, а вместо ответа только руки к груди прижала.
Так они первое время друг вокруг друга и ходили. Он сдержанно-заботливый, она чуть ли не в священном трепете.
В марте Сенька родила здорового мальчика. Назвала Федором. Степа окружил ее лаской. Малыша помогал нянчить. Мало какой мужчина родное дитя так пестует, а тут — чужое. Часто засиживались они по вечерам. Беседовали. Все ближе друг к другу. Теснее. А к началу лета по улыбкам их, по взглядам стало всем ясно, что и во всем остальном их супружеская жизнь наладилась. Старшие Лопухины такому развитию событий только радовались. Сын нашел свое счастье. Чего им еще желать?
*
Хоть жизнь в ссылке оказалась далеко не такой страшной, какой виделась из Петербурга, одно сильно беспокоило Наталью и Степана. Дети. Как они?
Наташа иногда вспоминала слова конвоира в тот страшный, невозможный день 31 августа 43 года. Неужели он услышал-таки слова мальчиков и донес Ушакову? Она начинала сходить с ума от таких мыслей.
Тревоги Натальи развеялись через пару лет самым неожиданным и невероятным из всех возможных способом. Бурятка, приносившая им козье молоко, однажды утром буркнула на ухо, что в доме знахарки Аюши их ждет «молодая мужчина».
Старая Аюша, которой было больше ста лет, жила в таком же ветхом, как и сама, доме на окраине посада. По слухам, родилась Аюша бездыханной и очень маленькой. Родители не чаяли выходить долгожданную единственную дочку, но в последней надежде дали ей имя божества долголетия. Духи ожиданий не обманули и еще наделили девочку даром врачевания. Аюша слухи никак не комментировала. Появилась она в посаде уже старой старухой. Жила уединенно, лечила людей травами, камнями, водой и заговорами.
Наталья извелась, гадая, кто мог ждать их в доме местной шаманки. Степан Васильевич сказал, что, если они станут проситься выйти из острога с утра пораньше, будет подозрительно, и лучше сделать это после обеда.
Благополучно получив разрешение, они направились к шаманке. Шел снег. Ветра не было, и белый пух медленно кружился в воздухе, опускался, хрустел под ногами. Хруп-хруп-хруп. Наталья, сняв варежку, ловила снег рукой. Какие новости принес он на своих пышных, белых крыльях?
Загадочный «молодая мужчина» ждал их в доме. Он стоял спиной к двери. Высокий, одетый, как бурят: комбинезон и куртка с капюшоном из шкур мехом вовнутрь, унты; чуть волнистые, темные волосы. Обернулся. Белым, жемчужным блеснуло в черной, курчавой бороде.
— Бог мой, — прошептала Наташа и уцепилась за рукав Степана, чтобы не упасть.
Мужчина в два шага был рядом. Молодостью, удалью, неугомонностью наполнились каждое движение, вся высокая, стройная фигура. Глаза сверкали дерзостью, куражом и восхищением.
— Батюшка! Матушка! — с легкой хрипотцой воскликнул юноша и обнял ошарашенных родителей.
— Сережа, как? — не веря своим глазам, спросил Степан Васильевич.
— Давайте присядем, — бойко предложил Сережа и энергично потащил их к лавке. Усадил, а сам присел на корточки напротив и несколько сбивчиво, восторженно рассказал, что не мог сидеть сложа руки в деревне, что замыслил разыскать их и вот — осуществил задуманное с Пашкой и Никиткой. Они ждут его в лесу, недалеко. А теперь он заберет их и Степку, и направятся они дальше на северо-восток, на Чукотку. Захватят Ваньку. Оттуда же рукой подать до Аляски. Остановятся в каком-нибудь улусе, купят или, в крайнем случае, сделают лодку и переплывут в Америку! Там свободная земля! Там нет самодуров-царей и их верных Церберов. Там ждет их счастливая жизнь, которую он построит для них всех своим трудом!
— Я спасу вас! — блестя карими глазами, завершил Сережа свой рассказ.
Степан и Наталья сидели, глядя на своего отпрыска, и пытались осмыслить случившееся.
— Вы сможете тайно выйти из острога, взяв только теплые вещи? — Сережа решил, не тратя времени, перейти к делу.
Первой вышла из оцепенения Наталья Федоровна.
— Нас не надо спасать, — ласково сказала она сыну и провела рукой по длинным темнокаштановым волосам, все еще до конца не веря, что он — не плод воображения. — У нас все ладно.