— Честно? Я и сама не знаю ответа на этот вопрос. Ладно, пойду к нему. — Наташа, подхватив юбки, поспешила к своему месту за столом.
— Вот и я! — весело сообщила она мужу, усаживаясь на стул, пододвигаемый вовремя подскочившим лакеем.
— У тебя хорошее настроение?
— Ее величество императрица всея Великия, и Малыя, и Белыя Руси, Елизавета Петровна! — провозгласил, стоя на вытяжку у распахнутых высоких дверей, дворецкий.
— Уже нет, — нахмурив брови, тихо ответила Наташа, прикладывая к не касавшемуся еды рту салфетку.
Все повскакивали и склонились перед вошедшей. Поджав губы, присела в глубоком реверансе и Наталья.
Елизавета величественно прошла по зале. Высока, немного полновата, но с великолепной статью. Непудренные, огненно-рыжие волосы высоко взбиты в затейливую прическу, шлейф розового платья струился по мраморному полу.
— Прости, Михайла Петрович, за опоздание! Надеюсь, не прогонишь?! — с веселым задором воскликнула императрица.
— Безмерно, безмерно счастлив и польщен вашим присутствием на нашем скромном празднестве, ваше величество! — приложив руку к сердцу, заверил Бестужев.
— Так с женитьбой вас, Михаил да Анна! Мира и достатка вашему дому, а вам любви и согласия!.. — среди стандартных поздравлений прозвучала также подаренная подмосковная деревня на двести душ, а завершила Елизавета речь призывом: — За здоровье молодых! — Она высоко подняла поднесенный ей бокал с игристым вином и обернулась к гостям. Осушила сосуд до дна и с маху разбила об пол. — На счастье! Что встали, как статуи? Веселиться всем! И зала вновь наполнилась оживленным гулом голосов, звоном бокалов и цоканьем вилок и ножей о фарфоровые тарелки.
Вдруг всеобщее внимание привлекла стайка мальчишек лет десяти-двенадцати, неожиданно влетевшая в залу. Среди них явно назревала драка. Жгучий, черноглазый брюнетик с воинственным пылом налетал на длинного, но щуплого парня, который, округлив глаза, отступал от него, прикрываясь руками.
— Отвечай за свои слова! — кричал брюнет.
— Какие слова? Отойди от меня, — озираясь по сторонам в надежде на помощь взрослых, вопил щуплый.
— Брось, Юсупов, кулаками правды не докажешь, — встал между ними крепкосложенный, кареглазый шатен, стараясь отодвинуть требующего сатисфакции брюнета на расстояние своих вытянутых рук.
— Но он лгун и трус, — горячился Юсупов, — мы более русские и более верны России, чем их род!
— Об этом достаточно говорят славные дела твоих предков, а твои кулаки тут ни к чему, — продолжал увещевать рассудительный шатен.
— Почему дети до сих пор здесь? Куда смотрят няньки? — обратилась к мужу Лопухина. — Распорядись, пожалуйста, пусть везут их домой — им давно пора спать, а не баталии здесь устраивать.
Степан, и без того уже встающий из-за стола, направился к разгоряченной детворе, одновременно с еще несколькими родителями, спешащими предотвратить мордобитие.
— Абрам, вам пора домой. Где сестры? — спросил он, обращаясь к мальчику-шатену.
— Они в детской. Но, батюшка, ведь все остальные еще здесь.
— Их тоже сейчас отправят по домам, мы просто увлеклись праздником и забыли о вас, — с улыбкой возразил Степан Васильевич.
— Поразительно! До чего же сын может быть похож на отца: и внешностью и повадками! — воскликнула, остановившись рядом с ними, пожилая графиня Воронцова.
— Да, — неуверенно улыбнувшись, отозвался Лопухин-старший и пристально посмотрел в лицо сына.
«А он, и правда, удивительным образом похож на меня», — думал Степан по пути в детскую залу и отдавая распоряжения прислуге.
С рождением Авраама у него были связаны одни из самых неприятных воспоминаний. Сын родился в 1732 году, но с лета 1731 года и до самого рождества Степан Васильевич был в Лондоне, и когда в начале августа Наталья родила, на сердце ее мужа с новой силой разболелась застарелая рана. Устав от бесконечных поздравлений и справлений о самочувствии супруги, он в один момент, в конце-концов, не сдержался.
— Для чего вы меня об этом спрашиваете? Спросите графа Левенвольде, это его дело, он знает об этом лучше меня, — выдал он по-английски изумленной леди Рондо, известной в Петербурге врачевательнице женских недугов. А заметив ее крайнее смущение, с горькой усмешкой добавил: — Что за беда! Всем известна связь моей жены с этим человеком, и сущая правда.
Пораженная англичанка слушала его и никак не могла найти, что сказать. Тогда придавая своему голосу как можно больше бодрости Степан объяснил: — Петр Великий приказал мне жениться, можно ли было его ослушаться? Я тогда же знал, что невеста меня ненавидит, и, со своей стороны, ее не любил и не люблю, хотя все справедливо считают ее красавицей. Я не могу ее любить, не могу и ненавидеть… и не из чего мне беспокоиться. Пусть наслаждается любовью человека, которого сама любит, и по-прежнему ведет себя с тем благоприличием, которого только можно ждать в подобном случае.
Он был тогда честен… Не до конца.
Когда же через два месяца после родов, он все-таки посетил жену, то на ее вопрос: — Отчего так долго не ехал посмотреть на сына? — Он, плохо сдерживая вскипающее раздражение, ответил:
— Я признаю ребенка, Наталья! Я не возражаю, чтобы он носил мою фамилию! Так зачем же сейчас, когда мы только вдвоем, ты говоришь со мной так, будто он мой?
В ответ жена его запальчиво вздернула подбородок и, промолвив: — Как вам будет угодно, сударь! — стремительно вышла в другую комнату. Позже она велела заложить карету и, ничего не объясняя, уехала… В сумерках. И у Степана не возникло ни малейших сомнений в том, куда она направилась.
Но мальчик, вопреки всему, чем старше становился, тем больше поражал всех своим сходством со Степаном Васильевичем.
«Могло ли случиться так, что Абрамушка родился раньше срока?» — часто думал впоследствии Степан. С такими же мыслями он вернулся к жене и в вечер свадьбы Анны Ягужинской и Михаила Бестужева.
Наташа, не отрывая взгляда от тарелки, нервно перемешивала серебряной вилкой компоненты салата. Она все еще расстраивалась. Степан мягко накрыл ее руку своей.
— Пойдем в сад.
Наталья подняла наполненный слезами взгляд.
— Пойдем.
Выйдя на крыльцо дома, Степан поднял глаза к синеющему своду.
— Наташ, посмотри, какое чудное сегодня небо, — вздохнув, произнес он и настороженно покосился на жену.
— Правда, что расположение звезд по отношению друг к другу никогда не меняется? — Наталья разглядывала звездную россыпь.
— Это истинная правда, — с улыбкой ответил Степан, — созвездия сохраняют постоянные очертания, по которым их всегда можно узнать. Вот взгляни, — он обнял ее за плечи и, прижавшись щекой к ее виску, вытянул руку, указывая на яркое и крупное созвездие, — видишь те яркие семь звезд? Это Большая Медведица.
— Медведица? А, по-моему, больше похожа на чарку старинную…
— Ручка чарки — это ее хвост, — полушепотом с оттенком секретности и загадочности пояснил Степан, — впереди и снизу в это созвездие входят еще несколько звезд, они обрисовывают голову и ноги Медведицы, но яркая именно эта часть из семи звезд. — Он посмотрел на супругу и наткнулся на лукавый взгляд.
— Вот, значит, какая часть Большой Медведицы особенно яркая, — пробило на глупый смешок, который они тщетно попытались сдержать.
— И ты знаешь все-все созвездия? — Наташа спустилась по ступенькам и медленно двинулась вглубь сада.
— Нет, только самые заметные и важные, — ответил Лопухин, шагая следом.
— Важные для кого? — обернувшись к нему, но продолжая идти спиной вперед, спросила Наталья.
— Для мореплавателей.
— Они для вас вроде карты?
— В некотором роде: по ним можно определять стороны света, время года и дня… то есть ночи.
— Научи меня.
— Охотно. Выйдем на лужайку, — взяв за руку, он увлек ее к тому месту, где деревья далеко отстояли друг от друга и не закрывали кронами небо. — Видишь Большую Медведицу? А теперь поднимай глаза медленно кверху — видишь чарочку поменьше?
— Да.
— Это Малая Медведица. Крайняя звезда в ее хвосте, самая яркая — Полярная. Ее так назвали, потому что она указывает направление на Северный полюс.