— Так, значит, если смотреть на эту звезду, то за спиной будет Юг, — сосредоточенно глядя в небо, рассуждала Лопухина, покачивая поднятым указательным пальцем каждый раз, когда называла сторону света, — слева Запад, а справа Восток! — торжествующе подытожила она.
— Умница!
— Теперь мне можно отправляться в плаванье? — Наташа кокетливо улыбалась.
— Я бы взял тебя с собой в плаванье, — прошептал Степан и порывисто привлек к себе за талию. И она ответила на его порыв, прижавшись к всем телом, обвив его шею руками. Их губы слились в долгом и страстном поцелуе.
*
Тем временем в бальной зале счастливый Михайло Петрович подошел к брату.
— Что хмурной, Алешка?! — сказал он слегка заплетающимся языком. — Али не рад моему счастью?
— Как бы твое счастье всех нас не сгубило, — угрюмо ответил Алексей Петрович, — нашел время жениться на Головкиной.
— Да брось, дело давнее, да и какое отношение Аннушка имеет к проступкам своего брата. А отец ее, между прочим, был верным слугой государя нашего Петра Алексеевича.
— Вот заслуги Гаврилы Иваныча, и в самом деле, в далеком прошлом, — раздражаясь, ответил вице-канцлер, — зато козни воронья Лестокова в самом, что ни на есть, настоящем. Вон кружат, выискивают, с какой бы стороны подобраться, чтоб голову мне отклевать. — Кивнул он в сторону лейб-медика, бодро беседующего с князем Трубецким, его зятем Гессен-Гомбургским и французским послом д’Аллионом (не пригласить их, при всей их враждебности, Бестужев никак не мог — Лесток входил в ближайшее окружение императрицы). А мой братец им на блюдечке: вот, пожалуйста, сестра ссыльного обер-гофмаршала ныне наша ближайшая родственница.
— Прекрати, Алешка. Злой ты. Ее величество сама и то не вспоминает Ане ее родственников, свадьбу нашу почтила своим присутствием, вон веселится от души, — посмотрел Михаил Бестужев на увлеченно исполняющую менуэт Елизавету. — А ты праздник мне испортить хочешь, — с укоризной завершил он.
— Да иди, празднуй, я к тебе с разговорами не лез. — Махнул на него рукой младший брат, отворачиваясь. И Михаил, хмыкнув, отправился беседовать с более приятными гостями.
А, между тем, беспокойство Алексея Бестужева имело все основания. Его длинный нос имел способность чуять опасность за версту. И сейчас это чутье подсказывало, что противник затаился в засаде и ждет своего часа, как паук в паутине, только прикоснись ненароком к его сетям, и он тут как тут полон смертельного яда.
Разговор в противном лагере, тоже не отличался безмятежностью, несмотря на кажущуюся со стороны вальяжность.
— Отчего медлит с возвращением маркиз Шетарди, его присутствие важно для будущего отношений наших стран, — обратился Лесток (4) к д’Аллиону (5).
Французский посланник неприязненно скривился.
— Но ведь цель, ради которой он отъехал во Францию, не достигнута. Враждебные нам министры и поныне у власти. А не вы ли, любезный Герман Иванович, обещали, что едва маркиз уедет, как ее величество согласится избавиться от них для его возвращения.
— И она страстно желает его возвращения, но не все так просто. Кстати, со своей стороны, маркиз не сдержал обещания помочь Елизавете отправить старшего посланником в Саксонию. Всего-то и требовалось добиться ходатайства Дрездена о том, чтоб послом к ним был направлен именно этот человек, но вы и этого не могли сделать, — парировал хирург. — Ну, ничего, — тут же продолжил он примирительно, — рано или поздно наше общее дело будет выполнено. Интересы Франции близки сердцу государыни и не будут забыты в России.
— Однако, в последнее время, все свидетельствует об обратном, — не унимался француз, — Россия заключила пренеприятнейший для Франции военный союз с Англией, не прекращаются переговоры с враждебной нам Пруссией…
При сих словах соотечественника Лесток внимательно посмотрел в его лицо. Уж не прознали ли французы, что Англии не добиться бы так легко того союза, если б его самого не прельстило в тот момент английское золото? Но, похоже, нет. Д’Аллион не делал, ни выводов, ни многозначительных пауз, он просто перечислял обидные для его страны и мешавшие его собственной карьере факты.
— Это все их происки… Канальи, — прошипел генерал-прокурор Никита Юрьевич Трубецкой. — Но только мы до них доберемся… — он покосился через плечо. Был он среднего роста, довольно широкий, но вся его фигура выглядела будто бы ссохшейся, на щеках пролегли глубокие морщины, кожа отдавала желтизной, на голенях через гольфы отчетливо проступали варикозные узлы.
— Мое правительство хотело бы знать точнее, когда это произойдет, и как вы планируете осуществить сие, — не унимался д’Аллион.
— Положитесь на нас, — насмешливо поглядев в глаза посла, Лесток похлопал его по плечу, а, отвернувшись, добавил тихо: — найдется способ.
*
Наташа уткнулась лицом в плечо мужа и неслышно засмеялась.
— Ты сумасшедший, — произнесла она, подняв на него светящиеся глаза, и занялась выбившимися из прически локонами. Ничего не отвечая, Степан погладил ее по щеке, виску, прикоснулся губами к светлым волосам.
С ветвей старого дуба, чей ствол, в два обхвата, поднимал свою крону высоко в небо, взлетела и спланировала совсем близко, тихо шурша крыльями, сова, и исчезла. Лопухины невольно проследили взглядом ее полет.
— Пошли танцевать, — неожиданно предложила Наташа и, не дожидаясь ответа, потянула Степана за руку. Он не противился. Почти бегом они вернулись к дому, не заметив по дороге удивленно радостных глаз дочери, которая на минуту даже перестала слушать Николеньку, наблюдая за родителями.
В бальной зале Наташа отыскала взглядом Елизавету и, гордо подняв голову, с требовательным ожиданием посмотрела на мужа. Он протянул ей руку, и они отдались волнам вальса. Когда закончился танец, у Степана зашел разговор с Алексеем Разумовским, а Наталья с первыми звуками музыки вновь улетела с тут же подоспевшим воздыхателем.
*
— Со дня на день в Або подпишут мирный договор со Швецией. По такому случаю у меня намечается маленькая мужская пирушка. Приходи — пропустим по паре стаканчиков венгерского. — Несмотря на то, что уже давно Разумовский не пел в хоре, голос его оставался густым, бархатным (6).
— Да, славно мы задали шведам, теперь бы только переговорщики не сплоховали. Как думаешь, Алексей Григорьевич, не подведут?
— Должно статься, что не подведут, — пожал богатырскими плечами Разумовский. — От них-то и требуется: только твердо стоять на своем, шведам-то крыть нечем… Кстати, ты сегодня еще не играл?
— Нет. Сам знаешь: к картам я равнодушен.
— Да, и мне они не интересны, однако ж по этикету положено, — засмеялся, топорща черные, как смола, усы, могущественный фаворит, — так что, хочешь не хочешь, а к столу садись.
— И ты по обыкновению сделаешь вид, что не замечаешь, как другие мошенничают напропалую, — усмехнулся Степан.
— А, пусть берут, — Разумовский махнул рукой. — Степа, веришь, мне и десятой доли того, что у меня сейчас есть, ни к чему! Чтоб я из-за карточных мошенников суетился, — все тем же жизнерадостным голосом добавил он.
Степан, рассеянно обводя глазами помещение, нашел среди танцующих жену, и неумышленно взгляд его зацепился за нее, сопровождая каждое движение. Разумовский заметил.
— У тебя с Натальей перемирие?
— А войны у нас с ней и не было, — покачал головой Лопухин, поворачиваясь к собеседнику.
— Степа, — тихо сказал Разумовский, подшагивая ближе, — ты бы поговорил с Натальей. Ее величество очень ею недовольна. Не более часа назад говорила, что обязанности свои при дворе забыла. Я тебе как другу говорю: лучше ей смириться и ходить ко двору, как прежде, а не то Лиза лишит ее звания статс-дамы и больше к себе не допустит.
— Просто сказать, поговори. Поговорю, если она меня слушать станет. Если уж, что в ее прелестную голову влетело, то переубеждать ее — напрасное мучение: упрется точно бык, — с досадой, но без злости ответил Степан.
— Да, все они такие! — раскатисто захохотал фаворит. — Пошли играть. — И, хлопнув Лопухина по плечу, направился туда, где за столами накрытыми зеленым сукном уже кипели страсти азарта. По дороге Алексей Григорьевич подцепил под руку и вице-канцлера. — А ну-ка, живо за стол и глядеть веселее! На свадьбе брата нельзя быть таким кислым, Алешка. Перепил уже, что ли? Или не допил еще?! Так, это беда поправимая… — громко смеясь, он потащил криво улыбающегося Алексея Петровича за собой.