Я оглянулся.
Боян, держась за развороченный живот, пробовал отползти в кусты. Дальше в последних конвульсиях содрогались еще двое моих охранников.
Отряд проредили больше, чем наполовину. Те, кто выжил под первым залпом, срывали с плеч ружья и выцеливали кого-то в окружающих зарослях или палили наудачу по сгусткам дыма. Зажатые между склонами балки, растянувшиеся, лишенные привычного строя, янычары начали сбиваться к своему военачальнику, размахивающему саблей и дергавшему с перевязи пистолет.
Второй залп разметал даже это некое подобие строя.
Их осталось всего с десяток. Израненных и ошарашенных стрелков во главе с офицером, который спешно уводил остатки воинства из-под огня. Нападавшие все еще не показывались, в то время как сами турки были как на ладони.
Тургер подзывал тех, кто укрылся за ближайшими кустами.
Усатая тварь! Я нащупал ружье мертвого янычара. За спиной затих ученик лекаря, вторая пуля местных налетчиков вошла ему в грудь, отбросив от меня почти на метр. Жаль парнишку.
Взвел курок. Стрелять одной рукой было неудобно, лежать на горящем боку – больно. Но моя цель слишком быстро уходила из зоны поражения, чтобы я мог обращать на это внимание.
Выстрел слился с третьим залпом. Еще пятеро янычар упали бездыханными, двое закачались, зажимая новые раны.
Каракулучи схватился за бок. Мой?!
Тургер обвел затравленным взором поле боя. На мгновение наши взгляды встретились. Он застыл.
Я усмехнулся ему в харю… Ты сдохнешь здесь, тварь. Сдохнешь! Теперь я уверен в этом.
Моя рука выворачивала из-под мертвого охранника второе ружье. Каракулучи вскинул руку с пистолетом. Жерло ствола заглянуло в меня, гипнотизируя, привораживая к месту.
Ну, значит, вот и все… Бог услышал мои молитвы. Жаль только…
Выстрел!
Пуля врезалась в землю у правого плеча, брызнув в щеку осколками кремня.
Уф-ф-ф…
Моя очередь. Ствол пляшет, в глазах плывет, но я должен попасть. Должен!
Грудь турка будто выросла в размерах, стала ближе. Он пятится назад… Я не дышу…
Тяну курок… Мягко, нежно, как только умею.
Лупит по железу кремень, искры устремляются вниз, что-то пыхает… Но выстрела нет! Кровь предыдущего владельца залила полку, забила запальное отверстие! Дьявол!!!
Раненого каракулучи подхватывают, уносят. Османы бегут, но мне уже не до них. Последние силы ушли на то, чтобы попробовать сквитаться.
Янычары исчезают за поворотом, и тут же из кустов ко мне выбегают люди. Одетые как турки, в таких же шароварах, безрукавках, рубашках. Только на шапочках у них светится православный крест. Один из них склоняется надо мной. Обветренное лицо, густые черные усы, черные же бездонные глаза. Мне он кажется исполином.
– Ну здравствуй, Петр, – орет он.
– Привет, Барис, – шепчу я.
Я знаю его. Еще не понимаю как, но я его знаю.
Чертовщина! Как меня достали эти загадки!.
Имена людей, которых я никогда не видел… Откуда у меня это? Пришло вместе со знанием языков? Вместе с новым чужим телом? Кто был тот, кем видят меня окружающие?
А ведь совсем не до размышлений. Турки, отступив к дороге и получив подкрепления, обрушивают на кусты один залп за другим. Меня подхватывают, несут бережно, осторожно. Стараются… Сербы очень стараются, но узкая тропа – не коридор больницы, я шиплю от боли и тихо ругаюсь.
Один из носильщиков сует мне в губы горлышко баклажки. Неужели отвар? Понимаю ошибку слишком поздно, захлебываюсь, кашляю и пью. Теплая обжигающая ракия падает на дно желудка огненным дождем, туманит мозг, притупляет ощущения.
Меня перехватывают поудобней, переходят на бег трусцой. Крепкие ребята! Я истощен, но, все-таки, вешу немало. Кто-то подсовывает под тело носилки вместо свернутого одеяла, царапая сожженный бок.
Это последняя капля…
Глава 3
Брат
1
Когда Алекс очнулся, солнце еще только озарило края вершин. Сквозь прикрытые веки получилось даже оценить красоту восхода. Легкий багрянец, режущий первый луч и выпорхнувшее из-за скал светило, деловито устремленное вверх.
Он поморщился. Действие лекарств крепостного медика закончилось. Бок отлежался. Надо было повернуться, а этого так не хотелось.
Потемкин вспоминал… Лица, какие-то обрывки речей, небо в обрамлении ветвей, проносящихся над ним. Все кружилось, переплеталось, путалось друг с другом. Башка болела страшно.
Кстати… Где он? Алекс… или теперь «Петр» перевел взгляд с гор и солнца на собственную грудь и переломанную руку.
Неплохо. Повязки сменили, оставив сложную систему лубков на пальцах, под ноги подложили что-то мягкое. Значит, заботятся… Только чувствует он себя намного хуже. Поганенько так чувствует.
Алекс досчитал до пяти, приподнялся на локте и огляделся.
Лежанка его стояла под открытым небом у порога малюсенького домика. Сплетенные из лозы и обмазанные глиной стены были снизу обложены камнями. Крыша – из той же лозы, но покрытая дранкой или широкой щепой. Дворик зарос травой, кусты над изгородью, кадка с водой, ясли, сарайчик для скота.
Лачуга стояла среди зарослей, закрывающих видимость. Только горы, возвышающиеся над верхушками деревьев, показывали, что он все еще в Черногории.
Девчушка лет десяти, наполнявшая водой кадку, при виде очнувшегося русича радостно заверещала, бросила кувшин и убежала.
Через минуту вокруг Алекса толпились люди.
Две низенькие тетки поочередно совали под нос то плошку с кусками лепешки и каким-то жареным фаршем, то деревянный кубок с разбавленным вином. Длинный, сухой как палка старикан подкладывал под бок мягкую овчину. Только два высоких чернявых молодца, чем-то отдаленно напоминающих суетящегося деда, не лезли к раненому. Почесывая головы, они что-то горячо обсуждали. Несмотря на жаркую полемику, ни один из них не хватался за внушительных размеров пистолеты и кинжалы, торчащие из-за поясов.
Старикан шикнул на них.
Есть не хотелось… Алекс попробовал объяснить это теткам, но горло выдало лишь слабый хрип. В свободную руку тут же всунули кувшин с водой. Это неплохо.
А людей все прибывало. За изгородью появлялись все новые лица, пока к раненому не подошел тот, кто так или иначе занимал его мысли последнее время.
Теперь вожак местных партизан не казался великаном. Даже немного ниже тех гайдуков, кто почтительно уступал ему дорогу. Среднего роста, широкий в плечах, с подтянутым телом немолодого мужчины, привыкшего к долгим пешим переходам. Загорелое до черноты лицо, на котором блестят белки глаз, пышные черные усы, длинные волосы, выбивавшиеся из-под шапочки с золотым православным крестом. Черная расшитая безрукавка, под ней рубашка из черного шелка, прихваченная широким поясом из тисненой кожи с наборными золотыми или позолоченными бляхами. За поясом два длинноносых пистолета в серебряной оправе, кинжал и сабля с рубином на эфесе. Шаровары, или как еще их тут называют, традиционно синие, но тапочки с завязками, местная обувь, тоже цвета ночи. Щеголь!
Атаман юнаков присел рядом с лежанкой.
– Как ты?
Алекс кивнул и попробовал показать большой палец, но вовремя спохватился. Неизвестно, как здесь могут трактовать такой жест.
– Хорошо.
Говорили они на сербском.
– Как отец?
Вот это уже попал… Как тут отделаться общими фразами?
Парень закашлялся.
– Что с тобой, Петя? – вожак гайдуков гневно глянул на толпившихся вокруг селян. – Я просил обеспечить лучший уход моему брату!
Голос его ревел, как вой рассерженного тура. Старикан по привычке потянул с головы шапку, спохватился и виновато развел руками.