— Пошел медведь корчи ворочать! — недовольно проворчал ему вслед Атрашкевич, сгреб со стола карты и мрачно приказал:
— Айда, братва...
Примерно через час-два новенькие пулеметы были приведены в боевую готовность. Цапок придирчиво оглядел свою шестерку, роздал каждому по три гранаты, по двести автоматных патронов — про запас. Пулеметы и боеприпасы к ним отдал Атрашкевичу, Буржую, Смыку и Немытому. Сам взял третий пулемет — «Дегтярев», к которому было только два полных диска и штук сорок запасных патронов. Посмотрев на стрелки часов, поправил на поясе новенькую кобуру с парабеллумом — личным подарком Шварценберга — и мрачно сказал:
— Помните: сдрейфит кто, — пристрелю своей рукой. — Он похлопал рукой по кобуре. — А теперь — за мной.
Атрашкевичу очень хотелось спросить, куда он ведет их сегодня, но, посмотрев на Цапка и увидев его глаза, пылающие злым огнем, промолчал. Знал: обругает. А то и того хуже.
Миновали переезд, где Цапок расквасил нос перепуганному часовому, свернули влево и пошли по дороге, ведущей прямо на станцию. И все решили: Цапок собирается сжечь соседний со станцией поселок, жители которого, безусловно, помогали регулярникам.
Но ошиблись. Поравнявшись с развалинами бывшей нефтебазы. Цапок вдруг повернул вправо и напрямик, через поле и кусты направился к Заречью, до которого отсюда было три километра.
Полицейские оглянулись. После того как им удалось, использовав животный страх Курилы, заманить в западню Миколу Скакуна, партизаны могли в Заречье и Замчище поставить свои заставы. А если так, то сегодняшняя прогулка ничего приятного нм не сулит.
Но вслух никто не отважился высказать этого опасения. В ушах каждого звучали зловещие слова шефа: «Сдрейфит кто, — пристрелю своей рукой!»
Идти было трудно, да еще е таким грузом. Ноги скользили по сырой земле. А рядом был мрачный — партизанский — лес, и веяло оттуда могильным холодом...
Наконец уже можно было различить постройки. Цапок сразу же остановился, повернулся к Смыку:
— Разведать. Пулемет отдай Буржую.
Полицейский зябко ссутулился, торопливо отдал пулемет и исчез в темноте.
Вернулся он не скоро, но веселый, возбужденный.
— Никого! Тихо. Спросил у Андрейчиковой жены, сказала, что в последние дни партизаны не появлялись, — доложил он, стараясь не дышать «в лицо шефу».
— У нее и задержался на целый час? — нахмурился Цапок.
— Что ты! Да я ж на карачках... — Смык отвернулся: от него разило самогоном.
— Заткнись! — цыкнул Цапок и скомандовал: — За мной!
Заречье обошли слева, по заболоченному берегу озера, продираясь через густые кусты лозняков. Вышли на Белую пристань. Отсюда начинался колхозный сад. Вошли в него и, лавируя между старыми, черными яблонями, начали подкрадываться к хате Рыгора Войтенка...
...Рыгор спал на старенькой кровати, укрывшись тулупом, и, кажется, нисколько не удивился, увидев в хате начальника полиции. Он не спеша встал, потянулся и, не зажигая света, спросил:
— Ты, Юрка? Что это подняло тебя в такой час? На заводе у меня тихо, все в порядке.
— Сейчас узнаешь, что, — пообещал Цапок и приказал: — Завесь от озера окно одеялом и зажги лампу.
— Лампы нет, а коптилку зажгу, — спокойно ответил Войтенок. — Вот только лучину найду...
Он долго топтался возле окна, потом дул на угли, которые вытащил из печурки. Наконец зажег коптилку и сел на лавку. На нем была латаная нижняя рубаха из домотканого полотна и суконные рыжие планы, тоже залатанные на коленях. Руки у Рыгора, сложенные на коленях, были переплетены синими узловатыми жилами. Держался он совершенно спокойно.
— Ну, так слушаю тебя. Юрка, — снова сказал Рыгор, видя, что его гость все еще не хочет начинать разговор.
— Дядька Рыгор, — положив свою волосатую руку на плечо Войтенку, наконец заговорил Цапок. — Когда-то мы были друзьями, вместе охотились на зайцев, а потом вместе сидели вот за этим твоим столом...
— Было, Юрка, такое. Было, — вздохнул Рыгор. — И на зайцев охотились, и ели из одной миски, и пили из одного стакана...
— Я уважал тебя. И сейчас уважаю. Иначе... Разве я доверил бы тебе охрану завода?
Цапок замолчал, достал из кармана сигареты, протянул Рыгору.
— Да нет, фабричные не курю, — отказался Рыгор. — Привык к своему самосаду...
Рыгор достал кисет, начал сворачивать цигарку. Он слюнил бумагу, а глаза его из-под густых лохматых бровей, уже сильно тронутых сединой, неотступно следили за лицом Цапка.