— Может, и так... Конечно, так. Но... не спится мне. Пойду посты проверю. Все равно кому-то одному из нас надо дежурить.
На ощупь отыскав дверь, Кремнев вышел.
Ветра уже не было. Лес молчал. Слегка морозило. Можно было надеяться, что утром ляжет густой иней, а может, даже и снег.
Василь шел по густому бурьяну и думал. Двадцать четвертое... В этот день сын Филиповича дезертировал. По крайней мере так говорил Хмара, так утверждают контрразведчики... Вот только... Как мог молодой Филипович попасть сюда, на этот хутор? Оттуда, где он бросил окоп и винтовку, дорога к дому была более прямой и близкой. Но почему домой? Что ему дома делать? В их деревне — немцы, и это он знал!..
А может, немцы ему и были нужны? Чепуха! Для того чтобы попасть к немцам, ему вовсе не нужно было десятки километров кружить по лесам и болотам. Стоило только пройти двести метров «ничейной» земли и поднять руки. Да и вообще, откуда известно, что в этой пуньке был именно он, Павел Филипович? Газета? Так газету могли принести сюда сами немцы, наконец — любой другой окруженец, каких немало разбрелось по лесам в ту страшную зиму 1941/1942 года…
Шаповалов и Аимбетов задержали Кремнева сразу же, как только он оказался на пожарище, возле сухого куста сирени. Назвав пароль, Василь остановился, присел на камень. Спать ему не хотелось, и он просто не знал, что ему делать дальше, как прокоротать время до утра...
IV
Веселов очнулся от запаха табачного дыма. Нет, то был не привычный запах «моршанки», горький и едкий, будто чад от подгоревшей солдатской портянки. То был тонкий ароматный запах хорошего табака, и он, этот приятный, но чужой и незнакомый запах, ударил в нос разведчика, заставил его быстро раскрыть глаза.
На толстом поваленном дереве сидел... немец. Он был близко, почти рядом, и через кисейную ткань полумрака Веселов отчетливо видел узкие белые офицерские погоны, видел тяжелую уродливую кобуру, что сползла немцу на самый живот, видел фуражку с высокой тульей и козырьком, опущенным низко на лоб. И еще видел сигарету. Незнакомая, тонкая и длинная, она скупо дымилась в зубах офицера, а сам офицер уперся локтями в колени, положил голову на ладони и, казалось, спал.
Какое-то время Веселов лежал неподвижно, не понимая, где он и что с ним. Почему он один? Откуда взялся этот немец? Пленный? Тогда почему он, Веселов, лежит на земле? Заснул? Заснул на посту?!
Разведчик дрожащими руками ощупал вокруг себя землю. Автомата нигде не было. Не было в чехле и финки.
Тело Веселова обмякло. Значит, он сам в плену! Только... когда и где они схватили его? Где и когда?
Веселов прикрыл глаза, страдальчески наморщил лоб, пытаясь вспомнить, что же все-таки с ним случилось. Но в голове было пусто. Только сверлил мозг острый, пронзительный звон, да резкими, болезненными толчками била в висок кровь.
«Плен... Неужели действительно плен?»
Веселов вздрогнул, почувствовав, как что-то холодное и мокрое коснулось его губ, и резко раскрыл глаза. Перед ним, с фляжкой в руках, стоял немец.
— Пей, товарищ, — тихо, по-русски, сказал он. — Слышишь? Пей. Станет лучше...
На миг Веселов замер. Нет, его удивило не то, что немец заговорил на русском языке, заговорил по-человечески просто и сердечно. Удивил голос немца. Был он очень знакомый, уже когда-то слышанный. Но где и когда?
«Глупости, показалось... — еще раз скользнув взглядом по чужому лицу, оборвал самого себя Веселов. — Не мог ты видеть этой зеленой гадины. Не мог! Просто — галлюцинация...»
— Пей, товарищ...
«Ч-что? Т-товарищ?!» — Гнев обжег сердце разведчика. Он стремительно рванулся, вскочил и...
Невыносимая боль в ногах свалила его на землю. Во рту хрустнул раскрошившийся зуб, перед глазами поплыли черные круги.
— О, майн гот! — испуганно воскликнул немец, и в тот же момент Веселов снова почувствовал на губах влажный холодок.
Стиснув зубы, Веселов молчал. Густой, терпкий запах коньяка кружил ему голову. Хотелось оттолкнуть фляжку, оттолкнуть, задушить немца, которому, наверное, было приятно мучить его, Веселова, но сил не хватало даже на то, чтобы пошевелить пальцем. А назойливый немец настойчиво бубнил и бубнил у самого уха:
— Товарищ, слышишь? Пей!
И, выплюнув кусочки зуба и кровь, Веселов большими глотками выпил терпкую, душистую влагу. Выпил и через минуту почувствовал, что мучительный звон в ушах оборвался, боль в ногах притупилась, ожил мозг. В одно какое-то мгновение он вспомнил все: и посвист ветра в стропах парашюта, и сухой треск трассирующих пуль, что разрывали, дырявили шелк, и запах свежих сосновых досок, и запах солидола, и дикий, предсмертный крик немца, и еле уловимое тиканье заведенных магнитных мин, и наконец — голос немца-парламентера.