Скакун помолчал, потом осторожно толкнул ногой мешок и спросил:
— Что это?
— Тол, — ответил Бондаренко.
Скакун прямо-таки расцвел. Услышав о болезни капитана, он почему-то вдруг решил, что теперь не видеть ему тола, как своих ушей. И вот, на тебе!
— Неужели тут все двадцать килограммов? — приподняв мешок, недоверчиво посмотрел он на разведчика.
— Посчитай. Пятьдесят брусков по четыреста граммов. Сколько будет?
— Ну, друзья, век не забуду! — шумно вздохнул Скакун. — А капитану передай, что я Тане ничего не сказал. И еще скажи, что сегодня ночью мы отсалютуем его другу, Сымону Филиповичу. Да так, что от этого салюта у фрицев перепонки полопаются!..
VII
Василю Кремневу и вправду нездоровилось. Болела голова, но больше всего беспокоило сердце. Жгло. Были минуты, когда ему хотелось плакать, ни от кого не скрывая своих слез, хотелось бежать в Лозовое, схватить на руки изнуренную болезнью и голодом женщину и нести ее прямо за линию фронта, туда, где есть хлеб и больница и где нет эсэсовцев и полицаев, которые и день и ночь черным вороньем кружат вокруг ее давно осиротевшей хаты. Были минуты, когда ему хотелось схватить автомат и идти искать дезертира Пашку, изменившего Родине, смертельно ранившего в сердце отца и мать.
Последнее желание было особенно острым, и в конце концов Кремнев действительно снял со стены автомат и приказал Бондаренко:
— Отвезешь меня на заводскую пристань и будешь ждать там до утра.
За последнюю неделю ручей обмелел, и Бондаренко взвалил маленькую лодку на плечи. Он шел первым, осторожно прощупывал дно веслом и, не оглядываясь, время от времени спрашивал:
— Вы тут, товарищ капитан?
— Тут, тут, иди, пожалуйста, смелей! — обозлился Кремнев.
Его раздражало все: озабоченный голос ординарца, печальный шум тростника и даже веселое мерцание крупных ярких звезд. И только очутившись в лодке и увидев вокруг себя темно-синюю, почти черную, гладь озера, немного успокоился. Постепенно унялась боль в голове, и он стал не спеша анализировать события, которые так внезапно обрушились на него.
Да, Алену действительно надо забрать из Лозового. Там она погибнет. Если не убьют фашисты, то зимой умрет от голода и холода. Завтра же надо сходить туда с Бондаренко и перевезти ее на остров. А еще лучше попросить Скакуна, чтобы он забрал Алену в бригаду. В бригаде есть доктор, и там ее вылечат.
«Так, и только так, — повторил про себя Кремнев. — А теперь — в Заборье, к Вале Ольховской. Может статься, что она узнает, где сейчас Павел Филипович. Я должен его найти!
— Вот что, Бондаренко, — сказал он, когда лодка причалила к берегу. — Я передумал. Нечего тебе всю ночь торчать на этом берегу среди багульника. Гони лодку назад, а меня встречай на этом же месте ровно в шесть утра.
VIII
Уже больше недели, как ни один связной не переступал порога дома, где жила Валя Ольховская, и девушка растерялась. Ей вдруг показалось, что в бригаде о ней просто забыли и что она уже никому не нужна. Что же ей делать? Домогания горбуна стали нестерпимы. В последнее время, особенно после того, как тетка Даша перебралась к брату в Заречье, Ползунович-Вальковский появлялся в хате почти каждый вечер, приходил пьяный, и Валя старалась не ночевать дома, хоть это ей и было категорически запрещено. Спала она в пуне, на сене. Оставив на припечке зажженную коптилку, чтобы полицейский патруль мог видеть, что хозяйка находится дома, Валя каждый вечер снимала с вешалки длинный теткин тулуп и пробиралась на гумно, где она чувствовала себя более или менее спокойно.
...В этот вечер Валя вернулась из комендатуры поздно. Для отправки в Германию готовили большую группу людей, и девушка, по приказу коменданта, оформляла документы. Сколько знакомых фамилий переписала она своей рукой! Сколько составила списков! Списков завтрашних рабов!..
Валя ковыряла вилкой холодную котлету, а в тарелку капали слезы. «Не могу! Брошу все и убегу! Пускай лучше расстреляют свои, чем видеть такое!..»
Она бросила вилку, сняла с вешалки тулуп и — замерла. В ставню кто-то трижды постучал. Прошла секунда, может, две, и стук повторился, но уже в дверь.
Валя стояла неподвижно. Сердце ее билось так сильно, что казалось, этот стук слышен был даже там, на улице, ибо тот, кто подавал сигнал, вдруг затих.
«Наши... Неужели наши?» — прошептала Валя и тихонько вышла в сени. В этот момент стук повторился, и она, не раздумывая, откинула щеколду...