А еще через день на острове закипела работа. Прежде всего было решено построить баню. Настоящую. С полком. С предбанником, где можно будет отдохнуть.
Строителями стали все, даже Мюллер, который издавна знал, что такое русская баня и что такое русский березовый веник. Вместе с Рыгором Войтенком, Герасимовичем и Кузнецовым он возводил сруб. Остальные, не исключая и командира, копали котлован. Баня, как и все другие сооружения городка, должна была скрываться под землей.
Котлован выкопали за один день, начали возводить стены да соображать, где раздобыть камней, чтобы сложить печку, — ту самую немудрящую с виду, но надежную печку, какие часто встречаются в деревенских белорусских банях.
Как раз в самый разгар обсуждения этой проблемы и появился радист. Он подошел к капитану и передал ему расшифрованную радиограмму.
Кремнев посмотрел на скупые строчки и, не сказав никому ни слова, направился в свою землянку. А через час к котловану прибежал Аимбетов, охранявший штабную землянку, и объявил:
— Лейтенант Галькевич и старший сержант Шаповалов, — к командиру!..
Кремнев сидел за столом над картой, когда Галькевич и Шаповалов, перемазанные смолой и глиной, переступили порог. Предложив разведчикам сесть, капитан внимательно, как-то исподлобья, посмотрел на Галькевич а. Лейтенант насторожился.
Но Кремнев вдруг по-дружески весело подморгнул лейтенанту и спросил:
— Поздравим?
— Кого? — переспросил Галькевич.
— Его, — Кремнев повернулся к Шаповалову. — Признавайся, что сегодня во сне видел?
— Я? — заметив в глазах командира знакомые веселые искорки, живо ответил: — Сибирские пельмени! С маслом. С уксусом. А еще… ну, да об этом и говорить как-то неловко.
— Э-э-э, вон что тебе снится! — рассмеялся Кремнев и взял со стола радиограмму: — Вот читай... товарищ старший лейтенант.
— Старший? Почему — старший? — растерялся Шаповалов.
— Об этом спросишь у Главнокомандующего. А теперь, друзья, садитесь к столу и внимательно слушайте.
Кремнев сжег радиограмму, сдул со стола пепел и, пряча в карман спички, заговорил ровным, спокойным голосом:
— Есть новое боевое задание. В Москву, в Центр, поступили сведения, что фашисты создали на территории Белоруссии несколько строго секретных аэродромов, которые они намерены использовать в удобное для них время. Один из таких аэродромов находится где-то в нашем районе. На нем сосредоточены самолеты самых новейших конструкций. Нам приказано обнаружить аэродром и сообщить координаты. Кто из вас возьмется за это дело?
— Разрешите мне, товарищ капитан, — встал Шаповалов. Повернувшись к Галькевичу, добавил, как бы извиняясь: — Ты, Левон Иванович, не обижайся. Мне... гораздо легче будет. Я хорошо знаю немецкий язык, обычаи...
— Чудак! — засмеялся Галькевич. — Еще оправдывается! Пожалуйста!..
— Хорошо, — улыбнулся Кремнев. — Приступайте к делу сегодня ночью. Тебе же, лейтенант Галькевич, поручаю так называемую северную железную дорогу. После того как мы уничтожили Вятичский мост, а партизаны — Лозовский, немцы перевозят по этой дороге почти все свои грузы и живую силу.
— Ясно, товарищ капитан!
— Все. Идите и готовьте людей.
III
Лейтенант Дановский лежал на залитом кровью цементе, когда дверь вдруг отворилась и в камеру вошел сам фон Зейдлиц. Заложив за спину руки, обер-фюрер долго стоял молча, брезгливо глядя на своего бывшего подчиненного, потом резко приказал:
— Встать!
Дановский вздрогнул, испуганно открыл глаза. Потом медленно, превозмогая невероятную боль во всем теле, встал и, чтобы не свалиться снова, прислонился спиной к мокрой стене. Зейдлиц с удовлетворением оглядел его с ног до головы, усмехнулся и пошел к выходу. На пороге остановился и приказал часовым:
— Помогите лейтенанту умыться, а потом — ко мне в кабинет.
...Когда Дановский переступил порог кабинета, обер-фюрер Зейдлиц был на своем обычном месте, за рабочим столом. Но теперь перед ним не было никаких бумаг. На столе, на красивом позолоченном подносе, стояла бутылка коньяку, две рюмки и две тарелки: одна с лимоном, нарезанным тонкими дольками и посыпанным сахаром, вторая — с ветчиной. Сверху, на ветчине, лежало несколько кусков хлеба.
— Садитесь, лейтенант, — любезно, жестом хлебосольного хозяина пригласил эсэсовец. — А вы, — повернулся он к охранникам, — можете идти.
Дановский тяжело опустился в мягкое кресло. Обер-фюрер пододвинул ему тарелку с ветчиной, наполнил рюмки. Немного подумал, перелил коньяк из одной рюмки в стакан, долил стакан доверху и протянул лейтенанту: