Грубо говоря, Иван вспомнил о долге перед Богом, государством и народом. Тем паче, что не умедлило и подтверждение: первый настоящий военный поход царя, несмотря на многие молитвы и щедрые вклады, провалившийся в связи с необычным потеплением, объясним только «смотрением Божьим». Утонули пушки, утонули люди, и молодой царь вернулся в Москву «с многими слезами» и пониманием, что исправлять следует прежде всего самого себя. Что и происходит. Причем традиционное объяснение: дескать, познакомился с Алешей Адашевым, порядочным парнем чуть старше себя, тот свел с Сильвестром, озабоченным вопросами морали, и с этого началось – не подходит. Новые друзья, как известно, появились чуть позже, уже где-то в конце 1548 года, а образ жизни молодой царь неузнаваемо и беспощадно изменил – это тоже не секрет – сразу после пожаров.
Из дворца исчезли скоморохи. Прекратились «срамы» и «озорство». Участники веселых «потех» исчезли из царского окружения. По свидетельству летописца, «потехи же царьскые, ловы и иные учрежения, еже подобает обычаем царским, все оставиша» – отныне царь посвящал все время только молитвам и активному участию в обсуждении государственных дел, чем раньше пренебрегал. А если очень уже застаивался и хотел проветриться (молодой же очень был), уезжал с женой на богомолье или дачу, а то и развлекался совсем иными, чем раньше, занятиями: например, весной 1548 года уехал за город пахать с крестьянами и сеять гречиху, по вечерам участвуя в деревенских играх, – как сообщает летопись, «то ходяше на ходули, то на смех обряжаясь в саван аки страх».
Но это уже исключение. Главное – молитва и труд. Плюс ежедневное покаяние. Не только наедине с собой, но и публично: в самом начале 1549 года, на церковном Соборе, царь обратился к митрополиту и святителям, «припадая с истинным покаянием, прося прощения, еже зле съдеах». Только так. И свой, самим подобранный «ближний круг», та самая Избранная Рада, никогда не существовавшая формально, но основанная на доверии, тогда казавшемся нерушимым и вечным, – Адашев, Сильвестр, Макарий и (чуть позже) Курбский. И главная жизненная программа, по собственному, чуть позже, чистосердечному признанию, – в соответствии с формулой Сильвестра: «Вся твоя и земныа законопреступлениа хощет Бог тобою исправити».
Глава III. В скобках: Казань
Эта глава здесь, по сути, не нужна. Она для другой книги, той, где речь пойдет о расширении России на восток. Так что, кому неохота, может без всякого ущерба для себя пропустить. Но, с другой стороны, описывать жизнь Ивана, вовсе не помянув покорение Поволжья, как-то даже и неприлично. Тем паче, что нынешние агитаторы, горланы, трибуны и главари из Татарстана обожают покричать о какой-то «агрессии и оккупации». А значит, хотя бы вкратце, но не избежать.
Итак, для начала, как и в жизни было, – Казань…
Старший по общаге
Улу-Мухаммед, потомок Джучи по линии Тука-Тимура, был, очевидно, последним ханом Большой (Синей) Орды, всерьез способным восстановить хотя бы относительный закон и порядок на территории от Днестра до Волги. Талантливый полководец, дипломат и политик, он добился очень многого, но в итоге проиграл мелочи, не годившейся ему в подметки, – именно потому, что эта мелочь, разорвав и поделив Орду, не хотела очередного усиления ханской власти. Однако, имея голову на плечах, военный талант и далеко идущие планы, не смирился, ушел на Каму, в земли бывшего Булгарского царства, где был с восторгом встречен населением. Что и понятно: богатейшие земли вокруг Казани, перегнавшей к тому времени захудавшие Булгар и Биляры, не имели реальной защиты, и грабили их все подряд, от русских ушкуйников до татарских беспредельщиков. Здесь хан быстро укрепился, создав базу для реализации реставрационных планов. Естественно, восстановление контроля над русскими землями при этом рассматривалось как первый этап большого пути, тем более что на Руси не все было ясно в смысле гражданского мира, наследники Донского увлеченно ослепляли один одного, и Улу-Мухаммед не сомневался в успехе. Среднее Поволжье он рассматривал как базу для реставрации, а Московское княжество – как первый этап этого процесса. Походы 1439, 1444, 1445 годов были очень удачны, а попытки Москвы огрызаться – наоборот, вплоть до разгрома великокняжеских войск, пленения Василия Темного и расширения власти Улу-Мухаммеда над Русью. Вплоть до восстановления «баскачества»! На Русь, чего не было уже лет сто, вводился гарнизон «смотрящих» во главе с Касимом, сыном хана. Походы продолжались и после смерти Улу-Мухаммеда, при его сыне Махмуде. Но агрессивный потенциал Казанского ханства быстро выдыхался. Внутренне укрепившись, наладив экономику и приведя в порядок управление, наследники Улу-Мухаммеда быстро теряли темп, и это было очевидно всем. В частности, «баскак» Касим, любимый сын покойного хана, после отказа Москвы от выплаты дани предпочел не оспаривать престол, на что имел полное право, а остаться на Руси, присягнув великому князю и получив в удел вполне автономное «ханство», названное в его честь Касимовским. Казанские царевичи вошли в высший московский бомонд и верно служили новому сюзерену, сражаясь не только с Дмитрием Шемякой, но и с собственными соплеменниками.