Из-за туч вынырнул второй. Этот летел медленнее, не обращая внимания на стрельбу. Казалось, летчик специально красуется, уверенный в своей неуязвимости. Самолет, снижаясь, помчался над шоссе, стремительно догоняя «ЛИАЗ».
В автобусе началась паника. Мужчины растерянно приникли к окнам, женщины кричали в голос. Борис тоже прильнул к холодному стеклу, словно загипнотизированный. Картина действительно была красива: яркое солнце в морозном ноябрьском небе, темные тучи, отсвечивающие багрово-красным. И сверкающий, прекрасный, каким может быть только смертельное оружие, самолет.
– Аа-аа! Аа– ааааааа!!
Полная пожилая женщина, сидевшая напротив, визжала на одной высокой ноте, широко открыв глаза. Кажется, ее звали Ольга Ивановна, инспектор отдела кадров. В нормальном состоянии она была холодна и строга, даже высокомерна. Сейчас от высокомерия не осталось и следа, в глазах застыл первобытный ужас. Похоже, она уже ничего не соображала от страха.
– Суки! Суки!! – орал шофер, обычно спокойный молодой чеченец. – Суки!!! Домой! Домой! Где мой автомат? Подожди, падла!
При этом он жал и жал на газ, и автобус уже не мчался – летел по шоссе.
Самолет, однако, летел быстрее.
Несколько секунд – и вот он уже далеко впереди, тоже уходит к центру.
Еще несколько секунд, где-то далеко впереди раздается взрыв, а самолет, сделав широкий круг, уже мчится со стороны микрорайона, сверкая как клинок горца.
– Аа-ааа-аааааааа!!!
– Автомат! Подожди гад, подожди!!
Сознание на секунду как бы раздвоилось: Борис прекрасно видел приближающийся самолет, и одновременно перед глазами, как живая, возникла картинка из какого-то фильма о войне. Степь, пыльная разбитая дорога, и мчащийся по ней старенький грузовик. Вихляют, грозя вот-вот отлететь, колеса, трясется чудом не разваливающийся кузов. Грузовик мчится к спасительной полоске леса. А над ним, из-за стены поднятой в воздух пыли, раз за разом выныривает изящный самолетик с крестам на крыльях. Выныривает, снижаясь, пикирует над грузовиком и скрывается в пыли. Невидимый, разворачивается и снова пикирует, чуть не цепляя кабину. И смеющееся лицо летчика крупным планом: он не стреляет, он играется, и ему весело. Но, когда до леса остаются считанные метры, летчик нажимает на гашетку, и грузовик, лишенный управления, переворачивается.
Картинка была настолько яркой, что Борис вжался в кресло, ожидая пулеметной очереди. Но ничего не произошло, да и нет на СУшках пулеметов.
Сверкающий силуэт пронесся над автобусом и скрылся вдали, мелькнув последний раз яркой вспышкой на фоне заходящего солнца. В автобусе постепенно приходили в себя. Женщины утешали рыдающую в голос Ольгу Ивановну, мужчины растеряно молчали, шофер резко сбросил скорость и что-то бубнил себе под нос: похоже, ему было неудобно из-за своего срыва. К тому же, несколько человек, придя в себя, вспомнили, что проехали Олимпийский – пришлось разворачиваться.
Из воспоминаний Бориса выдернули бодрые звуки гимна Ичкерии: по телевизору начиналась местная программа. Жена и сын на диване негромко спорили о чем-то. Борис вновь отвернулся, выпустив в щель едкий дым «Примы».
А ведь Ира тогда тоже попала. Сейчас она не любит об этом вспоминать, а тогда, рассказывая, не могла сдержать слез. Слез страха и обиды.
Она в тот день пораньше ушла с работы, завернула на базар купить сигареты – как раз эту самую «Приму». Самолет появился внезапно, как будто вынырнул из-за домов. Летел низко, казалось, задевая антенны на крышах. Грохот реактивного двигателя ударил по барабанным перепонкам, предательски задрожали ноги. Народ вокруг бросился врассыпную, бросая товар и переворачивая прилавки. Такой кадр Борис тоже видел в фильмах о войне. Кто-то бросился в подъезды, но большинство, полностью потеряв голову, просто помчались по улицам. Самолет исчез, и тут же появился второй. На секунду Ирина как будто бы отключилась: она не слышала ни рева двигателя, ни криков паники. А когда сознание включилось снова, оказалось, что она бежит. Бежит по проспекту Революции, приближаясь к площади. Как она одолела это расстояние, каким путем бежала – все это исчезло из памяти начисто. Помнит только, что в голове билась одна единственная мысль: «Нет! Нет, нет, нет! Летчик не будет стрелять! Он увидит, что я русская и не будет стрелять! Нет!» Сейчас ей стыдно об этом вспоминать, Борис понимает. Окончательно очнулась Ирина только у родителей, увидев сына – живого и невредимого: из школы его забирали к бабушке. У Ирины были сбиты колени, порваны колготки, видимо, где-то она упала – она это не помнит. Взрывов где-то в районе совхоза «Родина», которыми закончился налет, она тоже не помнит. Зато она не потеряла ничего из купленного на базаре, даже сигареты успела взять. На следующий день Ирина, еще не успокоившись, почти поругалась с сотрудницей, кажется, с Ольгой. Та тоже была на базаре, тоже побежала сломя голову и теперь уверяла, что летчики стреляли по толпе. «Да как же вы не помните, Ирина Николаевна? – кричала она. – Стреляли, стреляли! Мне даже осколок в каблук попал – вот, смотрите!»