— Но это же еще одна армия! — воскликнул Орановский. — Пойдет ли Мольтке на такой шаг в то время, когда Клук и Белов вот-вот пересекут границу и устремятся к парижскому…
Самсонов не дослушал его и сказал не без раздражения:
— Генерал Орановский, вы не знаете, что будет делать фон Гинденбург, находящийся рядом с вами. Как вы можете знать, что будет делать фон Клук, находящийся от вас за три тысячи, если не больше, верст?
Это было сказано слишком резко и начальственно-категорически, будто Самсонов и Жилинский поменялись постами. Во всяком случае, Александру показалось именно так, ибо сейчас старшим в кабинете главнокомандующего был именно Самсонов — решительный, гневный, ходивший взад-вперед по кабинету и что-то еще обдумывающий, или желавший немного успокоиться, или ждавший, пока его слова дойдут до сознания этих слишком осторожных и далеких от действительности людей, коим печальный рок вверил судьбу двух армий.
И Александр потихоньку вышел из кабинета: неудобно, не положено было ему присутствовать при таком разговоре старших начальников.
Жилинский отпил из стакана немного сельтерской, достал платочек, вытер им лоб, негустые волосы и сказал возможно мягче:
— Александр Васильевич, дорогой мой, вы, очевидно, немного устали или немного рассердились на нас, что мы не можем, не имеем права поступать иначе, чем то принуждены были сделать в наших директивах, основывающихся на доподлинно известных нам данных о движении корпусов противника. А оное движение целенаправлено на Кенигсберг, в видах защиты крепости и Данцига, и всего балтийского побережья, коему угрожает правое крыло Ренненкампфа. Это — война, милый Александр Васильевич, и здесь одними эмоциями ничего не сделаешь.
Жилинский явно хотел показать Самсонову, кто здесь старший, и эти его слова понравились Орановскому, который кивал головой, подтверждая справедливость сказанного главнокомандующим, и даже хотел что-то добавить и уже раскрыл рот, как Самсонов, остановившись перед столом и глядя в упор на Жилинского, жестко сказал:
— Господа, я прилетел ровно на один час для того единственно, чтобы спросить у вас: вы позволите мне самому командовать вверенной мне государем армией или ею командовать будут обе ставки, а меня лишь будете ставить в известность о ваших директивах корпусам, а то и сего не удостоите, как то случилось со вторым корпусом?.. Я прошу… категорически требую вернуть мне второй корпус. Тем более что противник что-то замышляет против правого фланга второй армии.
— Этого я не могу сделать, Александр Васильевич. Только повеление верховного. Но я поддержу вашу просьбу перед великим князем, — ответил Жилинский.
Самсонов печально покачал головой и сказал:
— Вот так мы воюем: правая не знает, что делает левая.
— Да почему же мы плохо воюем, Александр Васильевич? Вы — наступаете, армия генерала Ренненкампфа, как и хан Нахичеванский… — пытался было Орановский возразить, но Самсонов нетерпеливо прервал его:
— Да перестаньте же наконец морочить мне голову, генерал Орановский! Ренненкампф не воюет, а стоит на реке Ангерап, в четырехпяти переходах от второй армии. И хан Нахичеванский не воюет, хотя ему по сущему недоразумению вверили большую часть конницы фронта, способной в считанные дни врубиться в тылы Гинденбурга и разгромить все коммуникации. Нет, нет, господа, так воевать нельзя, так командовать войной мы с вами не можем, не имеем права…
Александр все слышал через открытую сквозняком дверь кабинета, возле которой стоял, готовый войти при первой необходимости, и внутренне гордился безмерно: Самсонов подавлял и главнокомандующего, и начальника штаба и привел их в явное замешательство, ибо ему не укажешь на дверь, не напомнишь, как вести себя, потому что он хлопнет дверью — и тогда неизвестно,‘чем все может обернуться, ибо государь преотлично знает его и в обиду не даст, а еще более не даст в обиду Сухомлинов, любимец государя.
Но и Жилинский знал свою силу: за его спиной была ставка верховного, был Янушкевич, его преемник на посту начальника генерального штаба, был Данилов, бывший его подчиненный по генеральному штабу и любимец верховного, и поэтому он сухо и с явным чувством своей силы и превосходства спросил у Самсонова:
— Что вы хотите предложить мне, дорогой командующий доблестной второй армией? Вы до сих пор еще и не сказали нам.