И, повесив карту на свое место, расправил ее и отошел в сторону, ожидая, что же такое особенное предложит этот строптивый командующий, явно зарвавшийся. И думал: если Самсонов поступит несоответственно с директивой верховного — пусть пеняет на себя; он, Жилинский, доложит великому князю тогда обо всем, ибо великий князь уже высказал свое августейшее неудовольствие медленным наступлением второй армии.
Самсонов подошел к карте и с ходу, будто только что говорил об этом, сказал:
— Генералу Ренненкампфу демонстративно начать как бы подготовление двадцатым корпусом Смирнова к штурму Кенигсберга, чтобы привлечь внимание противника, а тем временем начать форсированное преследование его третьим и четвертым корпусами Епанчина и Алиева. Коннице хана Нахичеванского идти форсированно Ландсберг — Рутштадт для перехвата корпусов Макензена и Белова. Второму корпусу Шейдемана перейти в наступление на Растенбург — Зеебург, оставив против крепости Летцен небольшой заслон. Кавалерийской дивизии Гурко держаться вблизи нашей дивизии Толпыго и действовать сообща, врываясь с флангов в тылы врага, как немцы ворвались в тыл двадцать восьмой дивизии Ренненкампфа и нанесли ей сильный урон. Наконец, хану Нахичеванскому незамедлительно перейти в наступление в направлении Гутштадт — Алленштейн — Остероде, в тыл противнику и на соединение с нашим корпусом Клюева. Для блокирования Кенигсберга оставить двадцатый корпус Смирнова, — в Кенигсберге прежде всегда было тысяч двадцать пять ландверных солдат… Крепостные орудия большей частью — устаревшего образца.
Жилинский переглянулся с Орановским и как бы говорил: «Что же вы молчите, начальник штаба? Ведь совсем на голову садится наш друг Самсонов».
Орановский именно так и понял его и сказал не очень тактично:
— Его превосходительство Александр Васильевич в чужом глазу видит соломинку, а в своем…
Самсонов резко прервал его:
— Я не соломинки или бревна приехал сюда считать, генерал Орановский. Я приехал единственно ради того, чтобы сказать главнокомандующему, не пожелавшему выслушать меня в телефон…
Теперь Жилинский прервал его:
— Я был весьма занят, Александр Васильевич, но дело не в этом. Дело в том, что вы, простите, ломитесь в открытую дверь, а именно: первая армия наступает непрерывно и идет на сближение с вашей армией. Противник отступает тоже непрерывно и норовит уйти за нижнюю Вислу. Ваша задача с Ренненкампфом: вам надлежит поскорее перехватить пути отхода противника, а Ренненкампфу — поскорее настичь его с тыла. Штаб уверен, что вы, наши доблестные военачальники, преуспеете и исполните свой долг перед престолом и отечеством, ибо сил у вас вполне достаточно.
Орановский добавил уже категорически:
— Но для сего командующим обеими армиями надлежит выполнять директивы ставки фронта и верховного главнокомандующего с наивозможной точностью и наибольшим рвением. А не дискутировать по поводу каждого приказа штаба фронта.
Самсонов все время ходил и молчал. И думал: напрасно он приехал сюда, напрасно терял время на споры в телефон, сейчас напрасно написал рапорт-письмо на имя великого князя, — все напрасно. И ему хотелось хлопнуть дверью этого роскошного кабинета, где можно было разве что делать столичные салонные приемы, но никак не решать вопросы войны. Ибо он видел ясно: он лишь числится командующим, но фактически армией не может распоряжаться так, как считает необходимым. И должен повторять в приказах то, что говорят свыше. Не считаясь с ним и его мнением. С самых первых дней войны. И с первых дней войны вынужден обманывать себя и армию.
И наконец произнес с полной безнадежностью:
— Значит, господа, все остается так, как и было.
— Все как было, — поспешно ответил Орановский, но увидел, что главнокомандующий неодобрительно посмотрел на него, нахмуренно и зло, и поправился: — Та есть остается в силе директива ставки.
— Из-за которой я приехал.
— И потеряли драгоценное время, — назидательно заметил Орановский.
Жилинский встал из-за стола и как бы заключил разговор, сказал кратко и мрачно:
— Направляйте корпуса, кроме первого, который по повелению верховного остается в районе Сольдау, на скорейшее соединение с первой армией… И не задавайте труса после допроса каждого пленного.
У Самсонова тонкий нос побелел от негодования, глаза засверкали, и он готов был наговорить дерзостей, однако перед ним был главнокомандующий фронтом, сослуживец по японской кампании, и он горько произнес, считая по пальцам: