— Первая директива ставки была: направить вторую армию на Зенсбург — Растенбург; вторая — направить армию на Алленштейн — Зеебург, то есть западнее на два перехода; третья — направить армию на Алленштейн — Остероде, еще западнее на три перехода, хотя Жоффр тоже советовал вам идти с юга именно на Алленштейн. Но вы согласились со мной лишь через неделю. Скажите, ваше превосходительство, вы могли бы командовать армией при таких разноречивых условиях, когда приходится по три раза на день менять направление движения корпусов и дивизий? — спросил он вроде бы спокойно и сказал горячо, резко: — И после этого позволяете себе называть меня трусом? Но в таком случае как прикажете назвать неспособность штаба фронта заставить Ренненкампфа воевать, а не бахвалиться перед газетчиками, как они мне говорили, своими успехами, к которым, как я сказал, он не имеет никакого отношения? Да поймите же вы наконец: если первая армия не будет наступать энергично — противник переформируется и нападет на вторую армию, как очень угрожающую его тылам. При ослабленном, после изъятия второго корпуса, нашем правом фланге и запрете мне распоряжаться первым корпусом, да еще таком неспособном его командовании, — я не уверен, что справлюсь с атакой противника, если она последует. А теперь судите меня, как вам угодно. Я сказал штабу, что полагал за должное сказать.
Он взял фуражку, но не попрощался, а подошел к раскрытому от духоты окну и незаметно приложил руку к груди, — прижало сердце.
Жилинский, и без того всегда мрачный и нелюдимый, пришел в негодование: так несоответственно вести себя, так неподобающе разговаривать с главнокомандующим, да еще жаловаться великому князю, — нет уж, увольте, такого он, главнокомандующий, не потерпит.
И ему хотелось сказать Самсонову: «Это — ни на что не похоже, милостивый государь. Я делаю вам порицание и требую, да, да, категорически требую действовать в полном соответствии с моими директивами! В противном случае я доложу великому князю». Но он понимал: великий князь спросит у Янушкевича, в чем дело, а Янушкевич приглашал Самсонова на должность командующего и конечно же не даст его в обиду.
И сменил гнев на милость, и сказал довольно примирительно:
— Успокойтесь, Александр Васильевич. И побойтесь бога — так говорить. Ставка фронта всего только хотела вашей доблестной армии наибольших успехов в уничтожении противника и очищении от оного Восточной Пруссии и скорейшей атаки Берлина. Это — повеление государя и волеизъявление великого князя, кои нам с вами надлежит исполнять с наибольшим усердием и прилежанием. Ну, ставка немного разошлась с вами в выборе путей атаки и направления марша корпусов, но ведь теперь мы исправили это.
Он прошелся по зеленому ковру в дальний угол кабинета, постоял там немного, потом вернулся к столу, но не сел, а остался стоять за ним и примирительно произнес:
— Давайте посидим и подумаем, что нам с вами следует делать завтра. И попьем чайку. Прошу, — указал он на глубокое вольтеровское — как в генеральном штабе было — кресло.
Самсонов глухо, стоя возле окна, произнес:
— Я настаиваю, ваше превосходительство, на увольнении меня от командования армией. Я — не Ренненкампф, барон и немец, и со мной можно не считаться… Шейдемана назначьте на мое место, немца, а я пойду на его место, командиром второго корпуса, — неожиданно сказал он.
Орановский приглушенно воскликнул:
— Александр Васильевич, ваше превосходительство, опомнитесь, что вы говорите?!
Самсонов не ответил и, подойдя к столику, на котором стоял графин с водой, высыпал на язык порошок и запил сельтерской.
Орановский умоляюще посмотрел на Жилинского и как бы говорил: «Да уймите же вы наконец, ваше превосходительство, этого безумного человека! Он накличет такую беду на наши головы, что нам их и не сносить!»
Но Жилинский стоял за столом и не обращал внимания на его взгляды. И думал: «За одни эти слова, генерал Самсонов, вы можете быть уволены в отставку в двадцать четыре часа. Государем. А если о них станет ведомо государыне — то и в двадцать четыре минуты. Великий князь, не любящий царицу и всю ее немецкую партию, конечно, не согласится на вашу отставку по этой причине, но царь есть царь».
Вслух же он сказал как бы Орановскому:
— Наш высокоуважаемый Александр Васильевич явно не в духе: в телефон отчитывал вас, а теперь отчитывает нас обоих да еще Ренненкампфа присовокупил. — И спросил Самсонова: — Так уже это надобно, Александр Васильевич? У каждого из нас есть свои слабости, в том числе есть они и у Ренненкампфа.