Вынув сигару изо рта, он с улыбкой во все свое узкое бледное лицо спросил:
— Что, господа, надоело ждать? А я всего только сделал несколько поклонов — и назад. Спокойно, ни души кругом, одни свечи горят.
Александр подумал: врет, тут что-то не так, но сделал вид, что не придает значения этому позднему молению, да еще в костеле, и рассеянно произнес:
— Можно было бы и завтра помолиться в Белостоке, не пришлось бы задерживать сейчас друзей.
— Я, еще когда служил в Варшаве с его превосходительством, ходил сюда молиться, правда, весьма нерегулярно.
— Вы — католик? — неожиданно спросил Александр.
— Нет, — механически ответил Крылов, но спохватился и добавил: — То есть почти. Вернее, лютеранин, да какая разница? Я в православной церкви молюсь, как правило, а сюда хожу так, для экзотики.
Александр более ни о чем не спрашивал, но теперь еще увереннее утвердился в той же мысли: тут что-то не так. «Подозрительно ведет себя, подозрительно роскошно одевается, курит сигары. Это — на фрон-те-то!» — говорил он мысленно и вспомнил: а ведь телеграмма Самсонова, важнейшая притом, оказалась в папке этого человека и он еле нашел ее. И странно: штаб-ротмистр Кулябко почему-то не обращает никакого внимания на все происходящее.
И Александр решил: надо сказать генералу Орановскому сегодня же. А впрочем, Орановскому говорить бесполезно, он привез Крылова из штаба Варшавского округа, давно знает его и не поверит. Сказать самому главнокомандующему, Жилинскому.
В Варшаве Крылов облюбовал самый фешенебельный ресторан, прошел к свободному столику в углу, на котором стояла табличка: «Занято», убрал ее и, пригласив Александра и Кулябко садиться, поискал взглядом метрдотеля и, не найдя его, качнул недовольно головой и сказал:
— Вот так всегда: я вынужден искать метрдотеля, а не он меня, — и ушел.
— Штабс-капитан, вы — наблюдательный человек? — спросил Кулябко. — Метрдотель и не должен подходить к нему, ибо для Крылова оставлен столик…
— И то правда, — согласился Александр. — Значит, вы тоже кое-что заметили, штаб-ротмистр?
— Замечать — это моя профессия, дорогуша, — перешел Кулябко на панибратский стиль, — и именно поэтому я вчера сделал вид, что напился, надеясь заманить эту блестящую, как новый пятак, бестию в корчму, якобы на чарку смирновской, чтобы кое-что выяснить, но он — не лыком шит, не пошел, а я со злости устроил вам скандал. Прошу извинить меня великодушно.
Александр тоже извинился:
— И я прошу у вас извинения, штаб-ротмистр, глупо получилось.
— Вот и квиты, дорогуша, и вы мне положительно нравитесь.
— Благодарю… А… А что вы здесь намерены делать, не помешаю ли я вашему романтическому промыслу? — спросил Александр немного иронически.
— Понаблюдаю. А потом постараюсь поймать его с поличным и повесить, как сказал великий князь Распутину. Знаете об этом? Распутин прислал в ставку телеграмму из своей деревни, из Покровского: я хочу навестить ваше императорское высочество, когда оправлюсь, мол, после раны этой психопатки Гусевой, соблаговолите ли принять раба грешного и бывшего лекаря вашей охотничьей собаки, Григория Новых, в народе — Гришку Распутина? Ну, великий князь — человек, не очень любящий конокрадов и авантюристов, и поэтому и ответил: «Приезжай. Повешу». Хотя сам же его и породил, некогда пригласив лечить свою охотничью собаку. Вот как меняются времена.
Александр уже слышал об этом и спросил:
— То, что великий князь так ему ответил, это вполне понятно. Но Вырубова, Вырубова, неужели позволяет…
— Позволяет. Позволила вполне, уж мы то хорошо знаем, — прервал его штаб-ротмистр. — Но мы отвлеклись, мой друг. Меня сейчас интересует не Вырубова и не ее кумир, который уже всех княгинь перещупал, пардон, а Крылов. Я убежден, что сей субъект связан с польскими националистами Пилсудского или с нашими крайне левыми и получает где-то противоправительственные прокламации — то ли в костеле, то ли здесь, а затем распространяет их среди нижних чинов армии. Вчера в Белостоке на заборах именно подобные вещи и были обнаружены, к счастью, в небольшом количестве.
Александр был совершенно разочарован. Так вот о чем печется штаб-ротмистр: крамолу ищет. И не стал скрывать своего разочарования, а, горько усмехнувшись, произнес:
— А я полагал, что вы о других вещах беспокоитесь, куда более существенных для нас сейчас, а вы, простите, помешались на сих прокламациях. Какие могут быть польские националисты или наши левые, когда вся страна, вся Россия поднялась в едином порыве против врага и жаждет отмщения ему? К тому же великий князь обнародовал свой манифест к полякам, после коего пану Пилсудскому нечего будет делать.