— Господи, неужели… — скорее понял Александр ее слова, чем услышал, и шагнул в толпу раненых, и без всяких церемоний и без лишних слов привлек ее к себе.
— Надя… Я только что сказал друзьям, что еду встречать тебя, выдумал, и вот…
Она молчала, и слезы тихо выкатывались из ее глаз, но она быстро смахнула их, словно не хотела, чтобы он заметил их.
Солдаты, офицеры — все, кто был возле нее, — уважительно расступились и заулыбались, подмигивая дружески и многозначительно, а некоторые вздыхали громко и тоскливо восклицали:
— И скажи, привел же господь свидеться?!
— А сестрица, сестрица полымем взялась от радости. А моя с детишками… Эх!
— А ну, расступись, братцы, дайте их благородию и мужней сестрице возрадоваться по-семейному.
И солдаты расступились.
А Надежда — вся в белом, с красными крестиками на косынке, на правой руке и на переднике, умолкнувшая и растерянная — смотрела на Александра и ничего не говорила, а потом вдруг вспомнила и виновато сказала всем, кто был возле:
— Извините, господа. Муж… Я сейчас, я скоро…
Со всех сторон послышалось:
— Ничего, сестрица, мы ж все понимаем…
— Не сумлевайтесь, сестрица, у нас тоже есть дома женки. Эх!
— Братцы, а айда напрямик к вагонам, там все и определим, кому куда. Пущай люди посмотрят друг на дружку и поворкуют.
— Не всякому господь посылает такую радость на войне.
Как Александр и Надежда оказались в стороне, возле водосточной трубы, которая тоненько звенела, будто от дождя, или он шел, а они и не заметили, и почему возле них не было посторонних, — они не поняли, а когда поняли, улыбнулись и засмущались, как жених и невеста.
— Я ведь писала тебе… Я не думала, а написала, что можем встретиться, — сбивчиво говорила Надежда и улыбалась своим маленьким детским ртом, и в нем сверкали мелкие белые зубы на ярком свете электрического фонаря, что был подвешен на высоченном столбе.
— А я только что говорил другу, что еду встречать жену. В Варшаве я был, — повторил Александр, разглаживая ее косынку, темное платье, будто впервые в жизни видел ее и вот растерялся и не знает, как ему быть и что делать.
И как всегда бывает, пошли беглые расспросы о самых элементарных вещах — о том, кто как себя чувствует, о чем думали, здоровы ли, что дома, все ли живы-здоровы…
Но — странно: никто не помнил и вопросов, и ответов на них, а оба смотрели и смотрели друг на друга, будто сто лет не видались, и не могли теперь насмотреться, и Александр только тогда прислушался, когда Надежда сказала:
— …в Питере я. В Серафимовском лазарете Анны Александровны Вырубовой, в Царском Селе…
И Александр посуровел. Его жена служит у Вырубовой! Любовницы человека… Нет, даже не человека… конокрада, и развратника, и безграмотного мужлана из сибирских хлыстов! Можно ли придумать более невероятное и постыдное! — думал он и не знал, что говорить и надо ли вообще говорить что-то, коль все и так ясно и противно до омерзения.
Надежда однако поняла его по-своему — удивлен, приятно удивлен — и сказала с нескрываемой гордостью:
— Доктор Бадмаев порекомендовал меня Анне Александровне старшей сестрой… А ты похудел, Саша. Или у вас там и есть уже нечего, на позициях?
— Пустяки, — ответил Александр, о чем-то думая, и, спохватясь, сказал: — Что же мы стоим здесь, как бездомные? Пройдем в вокзал или поедем в город, посидим где-нибудь…
Надежда отрицательно покачала головой и сказала:
— К сожалению, я не могу… Мы берем раненых, уже половину состава заполнили и должны через два часа уехать. Мы и так задержались.
Александр не выдал своего дурного самочувствия и мягко заметил:
— Нехорошо получается: увиделись почти на войне, быть может, впредь более и не придется…
— Нельзя, Саша, родной, меня вон ищут, — оглянулась она, будто увидела начальство. И действительно, в это время раздался хриплый мужской голос:
— Надежда Сергеевна, где вы запропастились? Грузиться надо как можно скорее!
И подошел начальник санитарного поезда, врач в чине подполковника.
— Познакомьтесь, Петр Петрович, мой муж, встретились вот, — сбивчиво и не очень радостно, а скорее даже печально представила Надежда Орлова.
— Очень рад, штабс-капитан. Вы уж извините нас, через час отбываем в столицу, — говорил начальник поезда и сказал Надежде; — Поторопитесь, Надежда Сергеевна, я один не управлюсь с погрузкой раненых. Прошу извинить, штабс-капитан, служба, сами понимаете, честь имею, — козырнул начальник поезда и заторопился к вагонам, где по-прежнему стоял гам и крики возмущения, а кто-то уже грозно размахивал костылями.