— А пивко мы припасли. По целой бутылке, — сообщила она с гордостью.
Ленин даже в ладоши хлопнул от восторга, или сделал вид, что пришел в восторг, и воскликнул:
— Вот так великотрезвенный слабый пол! В таком разе примите нашу самую искреннюю признательность. И позвольте приступить к делу: постелить газеты, приготовить… э-э, словом, сделать все, что положено в подобных случаях. Как вы находите, Федор Вениаминович? — обратился он к Линнику.
— В подобных случаях лучше маленько погулять, а мы тем временем и приготовим. И мой однокашник по аресту и ссылке Федор согласен с этим вполне, — сказала Надежда Константиновна, вставая.
— Вполне, Наденька, вполне, — ответил Линник.
А Ленин подхватил ее под руки, помог встать, потом хотел помочь Инессе, но его опередил Линник, подняв как пушинку и поставив на ноги, нежно, будто она была хрустальная и могла разбиться. И сказал Ленину:
— Пройдемся еще немного, Владимир Ильич. По всей видимости, не скоро теперь придется увидеться и поговорить.
— С удовольствием. Тем более что мы еще не совсем доспорили по некоторым вопросам, — согласился Ленин.
Они ушли в лес, а Надежда Константиновна и Инесса принялись за приготовление завтрака: сгребли в сторону золотой горкой разлапистые листья, разложили газеты и распаковали свертки и кульки, потом достали из корзинки желтые бутылки с пивом, попробовали белые фарфоровые пробки — все было в полном порядке — и критически осмотрели сервировку.
— Да. Не очень по-парижски, но зато весьма по-эмигрантски. Идет война, и все нормировано, — невесело произнесла Инесса. — Есть предположение, что через год будет куда хуже. Война определенно затянется, Владимир Ильич уверен в этом. Опять вон говорит.
Ленин с Линником ходил недалеко, и слышно было, как он говорил:
…— Нет, нет, лозунг мира сейчас — это поповский лозунг, а не пролетарский: гражданская война, что как раз вытекает из Базельского конгресса. И воюющие стороны готовились к этой войне годами и будут сражаться до полного истощения всех сил и всех ресурсов людских и материальных. Вот почему превращение этой омерзительнейшей войны в войну гражданскую есть процесс длительный и архитрудный. Но мы должны, мы обязаны, коль война уже стала фактом, сделать все, невзирая на трудности, чтобы работа в этом направлении всей партии и каждого партийца не ослабевала ни на йоту, а, наоборот, усиливалась, расширялась ежедневно, ежечасно в массе пролетариата, крестьянства, солдат и офицеров. Так стоит вопрос, так он поставлен перед нами действительностью, самой войной…
Он умолк, очевидно слушая какие-то сомнения или возражения Линника, и Инесса сказала Надежде Константиновне:
— Надя, а ты не думала о том, что Ильичу следовало бы хоть месяц посидеть где-нибудь на берегу Женевского озера и помолчать немного после всей этой идиотской поронинской нервотрепки? Не двужильный же он, наконец? Удивляюсь я твоему спокойствию. Я бы подобного не допустила.
Надежда Константиновна улыбнулась и пошутила:
— Эка расхрабрилась! А ты попробуй сказать ему то, что сказала мне, и увидишь, что из этого получится. Ленина заставить сидеть на берегу Женевского озера! Да еще в такое время! Смешно же, Инесса…
— А вот и попробую, — не сдавалась Инесса, составляя бутерброды из сыра и колбасы и разглядывая их так и этак, будто есть намеревалась, да не знала, с какого начинать.
Надежда Константиновна посматривала на нее и еле приметно улыбалась. Любила она Инессу, романтическая была душа у нее и жизнь вся. И дети появились, и муж любил, и обеспеченной была, — ан нет, кинула все и отдалась служению доброму, вечному, пренебрегая превратностями судьбы революционера-подпольщика, и там, где она появлялась, там появлялось тепло ее горячего сердца и светлее становилось вокруг.
И ей платили тем же, оберегали ее и благодарили.
— С тобой хорошо, Инесса. Ты приносишь людям радость, и с тобой становится теплее на душе и легче кажется наша скитальческая эмигрантская жизнь. Молодец, право, моя мама не нахвалится тобой, — сказала и обняла ее.
Инесса смутилась, лицо ее пыхнуло румянцем, и она недовольно произнесла:
— Перестань, пожалуйста, прошу тебя. У меня тоже иногда кошки скребут на душе. — И позвала — Господа прогул исты, завтрак подан!
— Идем, идем! — ответил Ленин, ходивший невдалеке с Федором Линником возле золотой сосны, но продолжал говорить ему что-то энергично, убежденно, и было похоже, что забыл о завтраке.
Инесса взмолилась:
— Владимир Ильич, вы злоупотребляете нашим терпением. Все же готово!