— Благословит тебя бог, солдатик.
Солдат крестился, что-то бормотал в крайнем смущении, и все шло хорошо.
И тут случилось такое, что Вырубова едва сознания не лишилась: когда царица вошла в офицерскую палату и приблизилась к поручику, чтобы спросить его о самочувствии, как он спокойно и внятно, хотя и тихо, спросил у нее:
— Ваше величество, за что вас так ненавидит русская армия?
Царица помрачнела, брови ее сузились и вытянулись стрелками, синие губы сжались, и от этого рот ее стал маленьким и жестким, а в глазах мелькнули такие огоньки, что вот-вот, казалось, из них брызнет пламя, но она или не расслышала вопроса раненого, или сделала вид, что не расслышала, и, обернувшись к Вырубовой и отступив на шаг, спросила:
— Что он сказал?
Вырубова ответила спокойно и уверенно:
— Он просил помолиться за доблестных защитников престола и отечества, ваше величество.
Царица подумала, посмотрела на раненого суровыми, прищуренными глазами, вновь обернулась к Вырубовой и вновь спросила:
— А о какой ненависти он говорит?
— Он говорит о ненависти к врагу, ваше величество, — ответила Вырубова и так посмотрела на стоявшую тут же Надежду, что та ясно прочитала в ее взгляде: «Как же это вы, милая, допустили? Красавчика сего опекаете вы».
Вырубова, конечно, так не думала, она просто посмотрела, не сильно ли испугалась Надежда, и, чтобы отвлечь внимание царицы, сказала Надежде:
— Наденька, подойдите сюда, государыня еще не знает вас, — и отрекомендовала царице: — Моя старшая сестра, Наденька. Вы изволили спрашивать, кто мне помогает, так вот она и есть главная помощница.
Надежда поклонилась и сделала реверанс, а царица притронулась своей белой ледяной рукой к ее голове и сказала:
— Помогайте Анне Александровне, Наденька. Я буду благодарить вас за это.
И пошла далее по красной ковровой дорожке и уже приблизилась к другому раненому офицеру, да в это время позади раздался какой-то шум, она оглянулась, и Вырубова оглянулась, и все сестры.
Там шли к царице какие-то ходоки-крестьяне и еще издали говорили:
— Мы — к твоей милости, матушка-царица.
— Заступница наша…
Царица спросила у Вырубовой:
— Кто такие?
— Кажется, от Григория Ефимовича.
— Если от него, надо принять их.
И торжественный обход прервался: ходоки стали просить и бить поклоны, а царица словно бы и забыла о раненых, стояла, как неживая, и смотрела на ходоков ничего не понимающими глазами.
Когда обход закончился и царица удалилась, Надежда вбежала в свою комнату, упала на кровать и забилась в слезах.
— Что он сказал? Что он сказал, несчастный?! — в полном отчаянии восклицала она, и готова была разорвать этого беленького красавчика с погонами поручика на части, и боялась за него, как за самого близкого и родного человека, как если бы это был муж, любимый…
Вырубова сделала вид, что ничего особенного не случилось, и даже не нашла нужным пристыдить поручика.
Пристыдила Надежда на второй день, когда делала ему перевязку:
— Вы сошли с ума, милостивый государь. Вчера сошли, а сегодня даже не раскаялись. Вы думали прежде о том, о чем спрашивали у государыни?
Поручик улыбнулся и ответил:
— Я всегда думаю, сестра. И сейчас думаю.
— О чем же?
— О том, что после выздоровления меня убьют.
— Опять глупости. Боже, да кто вы такой и можете ли вы хоть минуточку быть серьезным?
— Могу, — ответил поручик и, поцеловав ее руку тихо и торжественно, сказал: — Я — русский человек…
И умер.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Михаил Орлов шел по Невскому щеголь щеголем: в черной, тончайшего сукна, тройке, в шляпе-котелке и в крахмалке-воротничке, да еще с изящной тростью в правой руке, которой он играл с легкой небрежностью, да еще курил пахучую сигару с золотым ободком.
И думал: Невский даже позеленел от военных, как травой его натерли для камуфляжа. На корпус наберется командного состава, а он вот здесь прохлаждается…
Невский действительно позеленел от военных: одетые с иголочки во все новое, затянутые желтыми лоснящимися портупеями и увешанные серебряными аксельбантами и оружием, они шли парами и в одиночку, как на параде, чеканя шаг и вызванивая шпорами, и не замечали решительно никого из гражданских, а лишь себе подобным козыряли картинно или небрежно, смотря по чину.