Много их было здесь — парусников, моторок, яликов, лодок и всякой плавающей всячины. Раскрашенные в нарядные и яркие тона — красные, желтые, синие, коричневые, вишневые, они весело выстроились вдоль всей набережной, взметнув целый лес мачт, больших и малых, а некоторые еще были и расцвечены флагами национальными и спортивными всех оттенков, так что если глянуть немного выше мачт, можно было увидеть как бы плавающие в небесной синеве праздничные разноцветные косынки — уйма косынок!
Михаил Орлов заметил не то с грустью, не то с укором:
— Париж весь кипит теперь военными шумами: маршируют волонтеры с наполеоновскими ружьями, длинными, как оглобли, Неспокойно снуют гражданские, женщины почему-то оделись во все черное, отчего вечером Париж похож на траурный город. Да летают над головой немецкие аэропланы и сбрасывают гранаты. Моторы таксистов еще дымят на всех улицах, возят то солдат, то военное имущество. А здесь — другая планета: тишина, толстосумы, собачки на серебряных цепочках…
Инженер Линник посмотрел на чопорную пару, что проходила мимо, — он с моноклем в правом глазу, она с лорнетом на золотой цепочке, — на болонку глянул, которую вела на серебряной цепочке прислуга, и ничего не сказал. Видел он такое не раз, уже привык, и только в горном селе, где он лечился горным воздухом, как и Самойлов, снимая комнату у крестьянина, только там никого из этих позолоченных не было, а была Швейцария, во всей своей первозданной красе лесов, и белоснежных Альп, и с вечно синим, пропитанным всеми запахами альпийских трав и лугов воздухом.
Но инженеру Линнику было не до воспоминаний об этих местах. Несколько часов тому назад он вновь еле избавился от русских филеров, преследующих его вот уже несколько дней с утра до вечера, так что от них уже было невмоготу и можно было нарваться на скандал катастрофический: дай только волю характеру, так как у него была корреспонденция, переданная Лениным для доставки в Россию другим, чем у Самойлова, путем, чтоб вернее было. Да, спрятана она была довольно надежно, под подкладкой пиджака, под бортами, однако коль его выследили — надеяться было нельзя, жандармы распорют все до нитки и найдут, филеры укажут. И как же судьба вовремя прислала ему на помощь Михаила Орлова!
Он так и сказал ему, когда поведал Михаилу о своем затруднении:
— …Так что хотите или не хотите, а придется именно вам везти то, что должен был везти я. Владимиру Ильичу я объясню, что иначе поступить не мог. Рисковать быть задержанным таможенными чиновниками или полицией по наущению наших филеров нельзя.
Михаил с готовностью ответил:
— Можете располагать мной, как вам заблагорассудится, Федор Вениаминович. Я — студент, еду из столицы дружеской державы, и меня пальцем никто не тронет. Ну, а если что-нибудь случится — я не лыком шит, найду выход в случае чего. Так что давайте тут же и обсудим, как лучше запрятать корреспонденцию. Под котелок бы хорошо, под шляпу, — только большего размера, вроде другого не было, но у меня всего только обыкновенный студенческий картуз. Впрочем, а не лучше ли произвести полную переэкипировку?
Инженер Линник нашел это вполне подходящим и даже принял участие в покупке тройки и шляпы для Михаила, в которых он и прибыл в Петербург вполне благополучно.
…Петровский был в восторге:
— Ну и голова. Ну и выдумщик, честное слово. Отродясь не видел, чтобы нелегальную литературу возили в шляпах. Молодцы-то какие! — восхищался он, изъяв из шляпы корреспонденцию, и тут же стал читать. Читал быстро, жадно, стоя возле растерзанной шляпы, потом сел, запустил всю пятерню в волосы и расчесал их как большой гребенкой и наконец, сияющий, взволнованный, спросил у Михаила: — Вы-то сами хоть читали, что привезли, молодой человек? Вы понимаете, что значит для нас, для всех товарищей, для всего революционного движения России эта корреспонденция? Это… — не сразу подобрал он слово, — это как компас для кораблеводителей: есть он — полный вперед, нет — стоп все машины… Ах, какой вы молодец, Михаил! И почему я раньше не знал вас? Потеряно столько добрых дел…
Михаилу было весьма лестно слышать такие слова в свой адрес, так ему еще никто не говорил, но, право, что он такое особенное сделал? Зашил несколько листков бумаги под подкладку и под внутренний кожаный ободок шляпы, ну, истратился малость, — чего здесь особенного? И ответил:
— Я читал все, что привез. Но мы с Федором Вениаминовичем не знали, что товарищ Самойлов еще не привез вам все это…
Петровский читал и не слушал его:
— «…Европейская всемирная война имеет ярко определенный характер буржуазной, империалистической, династической войны…» Ясно, именно империалистическая, династическая. А ведь многие этого до сих пор не разумеют, в том числе и некоторые из наших, хотя питерцы и Центральный Комитет выпустили соответствующие документы, — говорил он и продолжал читать про себя, потом вслух: — «…Поведение вождей немецкой социал-демократии… есть прямая измена социализму… идейно-политический крах… Интернационала… С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии».