— Речь не о том, что могло быть. Ясно, что могло быть только одно: смерть. И Соловьеву организация запретила выступать на площади. Речь о том, как русские рабочие относятся к войне, что думают о ней и о ее последствиях и на что готовы пойти, чтобы оборотить ее против тех, кто ее затеял: против самодержавия — в первую очередь, о чем и говорит товарищ Ленин в этом документе.
Петровский разгладил теплым утюгом корреспонденцию и дал Тулякову прочитать, сказав:
— Можешь ознакомиться, тут у нас секрета нет. Быть может, тебя наконец хоть задним числом проймет. Все же ты — пролетарий, а не интеллигентская гниль, посланная в Думу голосами мелкой буржуазии и даже дворян, как некоторые твои дружки по фракции вашей. Впрочем, за тебя ведь тоже голосовали и кадеты.
— У нас был блок: мы их поддержали, они — нас, — оправдывался Туляков, читая резолюцию, присланную Лениным. Долго читал, сосредоточенно, и даже уселся поудобнее на диван и молчал.
Михаил спросил:
— Григорий Иванович, быть может, мне можно уйти? Я на телеграф хотел, дать депешу отцу, что задерживаюсь малость в Питере. Как вы сказали.
— Успеется дать депешу. Послушайте лучше, что скажет о резолюции большевиков ваш земляк, за которого ведь и вы подавали свой голос в Думу.
Михаил бросил взгляд в сторону Тулякова и сказал:
— Не поймет мой земляк этого документа. И не согласится с ним, ибо Ленин называет таких изменниками социализма.
Туляков наконец положил резолюцию на стол, встал и произнес холодно и неодобрительно:
— С критикой позиции немцев — согласен. И с критикой вождей Второго Интернационала согласен. С неодобрением же действий социалистов Франции, Бельгии — наших союзников — не согласен решительно. У нас общий враг, а значит, и общее поведение в этой войне должно быть, общее и единое: разгромить врага. Войну начали не мы, русские, а немцы. С них история и спросит, а не с нас.
— Я не знаю, спросит ли ваша история с немцев, а то, что пролетариат России спросит с вас — почему вы оказались в одной колеснице с самодержавием и с Родзянко, Пуришкевичами, Милюковыми, — я ручаюсь. Ибо вы тормозите развитие российского революционного движения, работу партии, вставляете палки в колеса нашей собственной истории, истории развития социализма и его победы. Вот что я хочу тебе сказать, бывший рабочий славного отряда рабочего класса революции, сулинцев, — теряя терпение, говорил Петровский.
— Я бы сор из избы не выносил при постороннем, Григорий Иванович. Так новый человек подумает обо мне черт знает что, — сказал Туляков явно обиженно, делая вид, что собирается уходить, но не уходил, тянул, что-то прикидывал мысленно.
Михаил заметил:
— Я особенно думать о вас не стану, так как все лежит на поверхности, и тут ломать голову нечего. А вот что подумают о вас и о ваших деяниях рабочие, которые послали вас в Думу, узнай они, что вы навечно встали на антиреволюционный путь, а проще говоря — на изменнический путь в нашей революции, я могу сказать…
— Не трудитесь, молодой человек. Со своими рабочими я и сам найду общий язык.
— С меньшевиками — возможно. С нами — нет. А нас на Дону, как и на юге России, большинство, — говорил Михаил немного запальчиво, взволнованно.
— Молодец, Михаил, правильные слова. Именно: наших — большинство во всех низовых комитетах, — поддержал его Петровский, но, подумав, добавил: — Хотя теперь, при помощи вот таких… пролетариев, как ваш земляк, меньшевики постараются посильнее замутить мозги не очень политически зрелым людям.
Туляков наконец надел шляпу, которую все время держал в руке, как будто ее могли украсть, поправил крахмальный воротничок и самоуверенно сказал:
— Не будем спорить о путях развития революции. Посмотрим, кого она изберет своим лидером и с кем придет к победе. Но когда она придет — неизвестно. Войну мы не смогли предупредить. Теперь у нас нет иной задачи, как помогать ее победе. Кончим ее — поговорим о революции.
— Ну, ну… Ты будешь воевать, а мы будем готовить революцию, — сказал Петровский, пряча документы и давая понять, что разговор окончен.
И проводил Тулякова к двери.
Михаил посмотрел им вслед и подумал: нелегко все же быть революционером и депутатом Думы…
Петровский, вернувшись, сказал:
— Не вернется. Не изменится. Наоборот: пойдет дальше. По пути отступничества от социализма. Туляков Иван. Бывает, оказывается, и такое: был пролетарием, а стал врагом.