— Да, ваше величество.
— И много тратит на приемы.
— Я у них бываю редко, ваше величество. Там всегда толпятся, как в пассаже: банкиры, нефтепромышленники, чиновники да еще бесчисленные родственники Екатерины Викторовны, которые меня не очень любят как племянницу покойной жены Владимира Александровича.
— Но они — простолюдины, — пренебрежительно заметила царица, — а вы — баронесса, — и добавила: — Широко живет госпожа Сухомлинова и бросает тень на супруга. Господа Милюковы и компания думских могут воспользоваться этим и устроить Владимиру Александровичу новый скандал. А государь ценит его, и ему будет больно, если сей крамольный муравейник, Дума, опять поднимет шум.
Она недовольно поджала и без того бледные губы и умолкла, а Мария с сожалением подумала: «Напрасно я сказала это. Узнает Екатерина Викторовна и совсем не станет пускать меня в дом. Ах, когда я перестану говорить лишнее? Надежде — наговорила, теперь государыне наговорила, и государь может обидеться на дядю, что он не приструнит супругу-расточительницу».
— А где вы так блестяще научились французскому? — спросила царица. — В Смольном институте, конечно?
— Так точно, ваше величество, — почему-то по-военному ответила Мария и, спохватившись, поправилась: — То есть я хотела сказать…
— Ничего. Племянница военного министра имеет основания отвечать по-военному, — успокоила ее царица.
Она говорила медленно, и шла медленно и величественно, голову держала высоко, и смотрела куда-то в даль парка пронзительно и осторожно, и ни разу не глянула по сторонам, в том числе и на нее, Марию, шедшую сбоку от нее и чуть поотстав, — по всем правилам, которые ей каждый день вдалбливали в голову в Смольном институте. Одно правило нарушила Мария: голову держала слишком гордо и независимо, а не склоняла ее как полагалось, но царица как бы этого не замечала и ничего не говорила, однако было видно, что она старалась казаться выше Марии и поднимала, задирала свою голову, покрытую накрахмаленной белоснежной косынкой, все выше, так что уже и некуда было.
Наконец она заметила:
— А вы прекрасно сложены, баронесса.
— Благодарю, ваше величество, — сделала Мария реверанс.
— Замужем или еще не успели?
— Нет, ваше величество, — ответила Мария и еще более насторожилась: боже, о чем еще будет спрашивать императрица? Неужели что-то знает о Бугрове? А, собственно, что о нем плохого можно сказать?
Но царица ничего о Бугрове не знала и сказала мягко, с укором в адрес безвестных женихов:
— Легкомысленные наши молодые люди стали, — сделала она ударение на слове «наши» и фамильярно посоветовала: — Не торопитесь влюбляться, баронесса. Я говорю вам это как женщина и мать.
Мария удивилась: «Как так не торопиться влюбляться? А почему Ольге, старшей дочери своей, позволяет влюбляться? Да еще в какого-то безвестного офицера. Весь Петербург говорит об этом и гадает, будет ли новый морганатический брак. Вон родной брат царя, Михаил, женился на разведенной супруге офицера кирасирского полка — тайно обвенчался в Австрии, — а что получилось? Отторгли от двора и лишили всех чинов и званий. Но Ольга — ваша, царская, дочь, тогда как я — самая обыкновенная дворянка, вольная, как птица, — кто мне может возбранить делать то, что мне нравится? Никто. Даже вы, ваше величество».
Так думала Мария, но не скажешь же так государыне? Она и не сказала, а скромно ответила:
— Я и не тороплюсь, ваше величество. И отказываю. Одному офицеру отказала уже дважды.
— Вот как! — развеселилась царица и пристально и как бы оценивающе посмотрела на Марию затяжным, пронизывающим взглядом. И одобрительно продолжала: — У вас супруг будет ходить под каблучком. Не правда ли?
Мария едва не выпалила: «Неправда, ваше величество. Если любишь — о каблучке не думаешь и думать будет некогда», но опять какая-то неподвластная сила привычки и раболепия удержала ее от этих слов, и она вновь, с институтской скромностью, ответила:
— Правда, ваше величество.
— Это мне нравится, баронесса Мария, — впервые назвала царица Марию по имени и, бросив взгляд куда-то вверх, на деревья, сказала набожно, как монашка: — Словно благовест льется над парком. Птицы поют. Хорошее предзнаменование.
Мария тоже бросила взгляд на деревья, услышала заливистые голоса птиц, щебетавших на макушках деревьев, под ярким солнцем, и согласно промолвила:
— Да, ваше величество. Птичий благовест. День-то прекрасный стоит.
Царица немного помолчала и произнесла механически: