— А вы кто такая? — недовольно спросил Сухомлинов.
— Старшая сестра лазарета.
— В таком случае, сестрица, передайте нашей благороднейшей Анне Александровне, что я позвоню позже. Сухомлинов у аппарата.
— Хорошо, ваше превосходительство, я передам тотчас же, как только Анна Александровна появится. Более ничего передать не надо?
— Нет. Впрочем, скажите почтеннейшей Анне Александровне, что я звонил ей по весьма экстренному поводу. По поводу одного нашего общего друга, если хотите.
— Он скоро возвращается в Петербург, — неожиданно услышал Сухомлинов в телефонной трубке так просто, как будто у телефона и была Вырубова.
— Я не понимаю вас, сестрица, — сказал Сухомлинов. — Вы-то откуда знаете, о ком я хотел говорить с Анной Александровной?
— Знаю, ваше превосходительство: вы хотели узнать о здоровье уважаемого святого старца, — ответила Надежда, нисколько не рисуясь.
Сухомлинов качнул головой. «Однако, милая Анна Александровна, вы знаете, кого брать к себе на службу», — подумал он и подтвердил:
— Пусть будет по-вашему, сестрица. Именно об этом я и хотел узнать. Благодарю за любезность и желаю вам всего доброго на вашем благородном поприще. Да, сестрица: у вас там лежит один раненый офицер, — Анна Александровна мне говорила. Штабс-капитан и инженер. Как его самочувствие?
— Хорошее, ваше превосходительство. Он даже ухаживает за дамами.
— В таком случае будет жить. Благодарю вас, сестра…
— Но его у нас уже нет, переведен в Петербург.
Тут что-то зашипело — и разговор оборвался.
Сухомлинов положил трубку на рычаг, дал отбой и медленно прошелся по кабинету, грузный и черный в своем мундире, и думал: царь недоволен Главным артиллерийским управлением и конечно же его министерством, а быть может, и им самим и требует представить ему доклад, что случается не очень часто. Наоборот, часто бывает так, что готовые доклады министров лежат у него неделями, нечитаные. Значит, верховный главнокомандующий нажаловался на него, военного министра. А что он-то, военный министр, может сделать, коль Главным артиллерийским управлением командует фактически великий князь Сергей Михайлович? Двоюродный дядя царя…
И этот злосчастный полковник Мясоедов кому-то наступил на мозоль — и вот о нем вновь вспомнили родзянки, гучковы и прочие. Так что же все-таки случилось?
— А-а, бестии, опять в поход собрались против Сухомлинова, мальбруки несчастные, — произнес он раздосадованно и сел за стол писать проект доклада царю…
И услышал, как кто-то шумно вошел в кабинет и громко закрыл высокую, массивную дверь, а когда поднял глаза — увидел самого главного и самого недоступного врага своего, не признававшего никаких министерских субординаций и вот, извольте видеть, пожаловавшего личной персоной сверх всякого обыкновения и вопреки своей гордыне, даже без предварительного телефонного звонка: могут ли его принять?
Увидел действительного статского советника и камергера двора, помещика крупнейшего и председателя Государственной думы Родзянко, которого рад бы не видеть вечность. Однако о нем только что говорил царь, и надо было встречать, как и положено.
— А-а, любезный всякому русскому сердцу глас народа оказал нам, чиновникам правительства, столь высокую честь собственной персоной. Рад весьма и очень и предуведомлен государем, достопочтеннейший Михаил Владимирович, — сказал он сладким голоском, встав из-за стола и направляясь к гостю.
Родзянко шел к нему как борец или как замоскворецкий купчина времен Островского — огромный в своем длиннополом черном сюртуке, набитый жиром сверх всякой меры, и смотрел на него, как с минарета, словно хотел насквозь рассмотреть, да это было невозможно трудно: Сухомлинов все учел тотчас же и был верх любезности.
И подумал Родзянко: «Нафабренный старый петух. Счастливый супруг и несчастье России. И ничтожество. И царедворец и льстец. Удастся ли нам дать тебе под зад вместе со всей твоей распутинской камарильей, равно как и вместе с красавицей Катериной, которая стоит нефтепромышленнику Манташеву не одну сотню тысяч? И еще вместе с самим Манташевым, и еще Мясоедовым, а также Андронниковым? Я много дал бы, если бы знать это наперед, ваше превосходительство, но для этого мне придется приложить много сил, чтобы сломить упрямство государя и загнать всю вашу распутинскую камарилью подальше от Петербурга. Два года назад мне это почти удалось, но царица немедленно известила Распутина, вскоре он приехал в Петербург…»
Этим все и кончилось.